Море в поэзии Серебряного века - Коллектив авторов

В базарной суете, средь толкотни и гама,

Где пыль торгашества осела на весы,

Мне как–то довелось в унылой куче хлама

Найти старинные песочные часы.

На парусных судах в качании каюты,

Должно быть, шел их век – и труден и суров —

В одном стремлении: отсчитывать минуты

Тропической жары и ледяных ветров.

Над опрокинутой стеклянною воронкой,

Зажатою в тугой дубовый поясок,

Сквозь трубку горлышка всегда струею тонкой

Спокойно сыпался сползающий песок…

Песочные часы! Могли они, наверно,

Все время странствуя, включить в свою судьбу

Журнал Лисянского, промеры Крузенштерна,

Дневник Головнина и карты Коцебу!

И захотелось мне, как в парусной поэме

Отважных плаваний, их повесть прочитать,

В пузатое стекло запаянное время,

Перевернув вверх дном, заставить течь опять.

Пускай струится с ним романтика былая,

Течет уверенно, как и тогда текла,

Чтоб осыпь чистая, бесшумно оседая,

Сверкнула золотом сквозь празелень стекла.

Пускай вернется с ней старинная отвага,

Что в сердце моряка с далеких дней жива,

Не посрамила честь андреевского флага

И русским именем назвала острова.

Адмиралтейские забудутся обиды,

И Беллинсгаузен, идущий напрямик,

В подзорную трубу увидит Антарктиды

Обрывом ледяным встающий материк.

Пусть струйкой сыплется высокая минута

В раскатистом «ура!», в маханье дружных рук,

Пусть дрогнут айсберги от русского салюта

В честь дальней Родины и торжества наук!

Мне хочется вернуть то славное мгновенье,

Вновь пережить его – хотя б на краткий срок —

Пока в моих руках неспешное теченье

Вот так же будет длить струящийся песок.

1920–1930

Индийский океан

Две недели их море трепало…

Океана зеленая ртуть

То тугою стеною стояла,

То скользила в наклонную муть,

И скрипучее солнце штурвала

Вчетвером не могли повернуть.

На пятнадцатый день, урагана

Ледяную прорвав крутоверть,

Им раскрылся, как мякоть банана,

Ржавый месяц, прорезавший твердь.

И зарделись зрачки капитана,

В сотый раз обманувшего смерть.

В крутобокой каюте от жара

Он четырнадцать суток подряд

Со стрелою в груди, как гагара,

Бился об пол, стонал невпопад,

И мутней смоляного отвара

Растекался по мускулам яд.

«День мой выпили жадные пчелы.

Черный вымпел, приходишь ты в срок!

Бросим якорь за пеной атолла,

Закопаем бочонок в песок

Для нее, для девчонки веселой,

Чьи насмешки пьянее, чем грог!»

Он бы мог замечтаться о чуде,

Заглядеться на пламя волос —

Но они… эти черные люди…

Рви, хватай их, родительский пес!

Унеси его в дюны, в безлюдье,

Где он худеньким мальчиком рос…

Он проснется на родине. Или

Пусть кладут ему руки крестом,

Пусть зашьют, как уж многих зашили,

В грубый холст с корабельным ядром

И к зеленой прозрачной могиле

Спустят за борт под пушечный гром!

Вот лежит он: камзол, треуголка,

В медальоне под левой рукой

Черный ангел Миссури, креолка

(Ткань натянута грудью тугой)

В кринолине вишневого шелка,

Золотиста, как отмель и зной.

Не под тем ли коричневым взглядом —

Светляками тропических стран —

Жизнь была и блаженством и адом

Для твоей седины, капитан?

Мы на грудь твою с кортиком рядом

Незабвенный кладем талисман.

Завтра, завтра… Как скупо, как мало

В этой колбе песочных минут!

Завтра сам на приказ адмирала

Встанешь ты на прощальный салют.

И тугие закатные скалы

Морю родины гром отдадут…

. . . . . . . . . . . .

В этой раковине так странно,

Так настойчиво повторены

Гул Индийского океана,

Ребра отмелей, выгиб волны,

Что выходят на остров песчаный,

Словно пальмы, старинные сны.

Четко взвешен мой мир на ладони.

Океания! Солнце чудес!

Я плыву черепахой в затоне,

Где разросся коралловый лес,

И стоит мое сердце на склоне

Изумрудных, как в детстве, небес.

1920–1930

Романов Константин (Великий князь Константин Константинович, поэтический псевдоним К. Р.

(1858–1915)

Член Российского Императорского дома, поэт, переводчик, драматург. Поэт принадлежит к классической школе. Стихи его неизменно продолжали установленные традиции и следовали всем канонам того времени. Отличительной особенностью произведений Константина Романова является их мелодичность.

«Затишье на море… За бурею строптивой…»

Затишье на море… За бурею строптивой

Настала мертвая, немая тишина:

Уж выбившись из сил, так вяло, так лениво,

Едва колышется усталая волна.

Затишье на сердце… Застыли звуки песен,

Тускнея, меркнет мысль, безмолвствуют уста,

Круг впечатлений, чувств так узок и так тесен,

В душе холодная такая пустота.

Но налетит гроза, и дрогнут неба своды,

Заблещут молнии, и разразится гром,

И грозный ураган на дремлющие воды

Дохнет властительным, победным торжеством.

Так минет наконец пора дремоты косной,

Унылая душа воспрянет ото сна,

И снова грянет песнь моя победоносно, —

И потечет стихов созвучная волна!

Савин Иван (настоящее имя и фамилия Иван Иванович Саволайнен)

(1899–1927)

Поэт, писатель, журналист. Талант Ивана Савина высоко ценили И. А. Бунин и А. И. Куприн. Бунин писал: «То, что он оставил после себя, навсегда обеспечило ему незабвенную страницу в русской литературе; во-первых, по причине полной своеобразности стихов и их пафоса; во-вторых, по той красоте и силе, которыми звучит их общий тон, некоторые же вещи и строфы – особенно».

Буря

В парче из