Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев

Зато можно в архиве изъять закрытое письмо Политбюро, какой-нибудь секретный приказ НКВД и вместо них подложить изготовленную фальшивку. Так и сделали.

* * *

Мало было придумать никогда не существовавший репрессивный орган, нужно было еще найти причины, приведшие к такой кровавой бойне. Проблема была в том, что «ежовщина» в народе оставила память, и с момента 20-го съезда сама партия о ней много говорила, как о времени беззакония, только эти полтора года, отчет которых начался с февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года и закончившиеся сменой наркома НКВД, когда по стране прошли судебные процессы над группами заговорщиков-троцкистов, у народа отложились как репрессии в отношении партийно-хозяйственной номенклатуры. Они не затрагивали широких слоев населения. Сам М. С. Горбачев в своих воспоминаниях «Остаюсь оптимистом» проговорился, как он, молодой комсомольский работник, разъезжал по колхозам Ставрополья, разъясняя политику партии о «культе личности», и наталкивался на полное непонимание населения. Ему люди прямо говорили, что тогда пострадали кое-кто из начальства. Народ не заметил этого террора.

Да, в газетах того времени есть много публикаций о митингах трудящихся, требующих суровых приговоров для троцкистов. Нам это представляют в виде царившей в стране истерии, приведшей к массовому доносительству и страху. Знаете, если когда-нибудь появятся историки, желающие наше с вами нынешнее время представить в таком же ракурсе, то они это без труда сделают, собрав многочисленные публикации с требованием введения смертной казни для коррупционеров и других преступников. Но сегодня мы с вами разве чувствуем себя живущими в обстановке тотального террора?

Первая историческая, так сказать, версия причин «Большого террора» была сочинена в обстановке цейтнота, еще во время работы комиссии А. Яковлева. Время поджимало, нужно было результат выдать к кампании по выборам на 1-ый съезд народных депутатов СССР, чтобы протолкнуть на него максимально много «демократов» на антисталинской волне. Поэтому версию сочинили халтурно. Я приведу ее в изложении того же В. Земскова, цитата из его статьи «О масштабах политических репрессий в СССР»:

«Существует большое количество документов, в том числе опубликованных, где отчётливо видна инициативная роль Сталина в репрессивной политике. Взять, к примеру, его речь на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, после которого начался „Большой террор“. В этой речи Сталин сказал, что страна оказалась в крайне опасном положении из-за происков саботажников, шпионов, диверсантов, а также тех, кто искусственно порождает трудности, создаёт большое число недовольных и раздражённых. Досталось и руководящим кадрам, которые, по словам Сталина, пребывают в самодовольстве и утратили способность распознавать истинное лицо врага. Для нас совершенно ясно, что эти заявления Сталина на февральско-мартовском Пленуме 1937 года, — это и есть призыв к „Большому террору“, и он, Сталин, его главный инициатор и вдохновитель.»

Расчет, вероятно, был на то, что советская публика, находившаяся в состоянии крайнего раздражения многолетней политикой вранья со стороны руководства КПСС, с доверием отнесется к любой пропаганде, направленной против партии и ее руководителей, не разбираясь, из-за своего раздражения, что антипартийная пропаганда исходила от самого партийного руководства и была направлена против сталинской команды, идеологически и политически враждебной той КПСС, которую так советская публика «любила». И расчет на это сработал. В эту версию люди поверили, не стали проверять ее, самостоятельно изучая материалы того Пленума ВКП(б).

Однако, в нашем обществе, нахлебавшемся «рынка» и увидевшем истинное лицо «демократов», стали, ожидаемо, расти симпатии к И. В. Сталину и пробуждаться интерес в его времени. Возникла опасность, что публика прочтет материалы Пленума и увидит, что в них нет абсолютно никакого призыва к «Большому террору».

Напротив, в заключительном слове Иосиф Виссарионович сказал следующее:

«Следующий вопрос — о вредителях, диверсантах и о всех других агентах троцкистского и нетроцкистского типа, иностранных государств. Я думаю, что все товарищи поняли и осознали, что эта порода людей, каким бы флагом она не маскировалась, троцкистским или бухаринским, нам все равно, эта порода людей не имеет ничего общего с каким бы то ни было политическим течением в рабочем движении. Это оголтелая банда наемный убийц, диверсантов, шпионов, вредителей и т. д., и т. д. Это, я думаю, люди поняли и осознали. Но я боюсь, что в речах некоторых товарищей скользила мысль о том, что: давай теперь направо и налево бить всякого, кто когда-либо шел по одной улице с каким-либо троцкистом или кто когда-либо в одной общественной столовой где-то по соседству с троцкистом обедал. Давай теперь бить направо и налево.

Это не выйдет, это не годится. Среди бывших троцкистов у нас имеются замечательные люди, вы это знаете, хорошие работники которые случайно попали к троцкистам, потом порвали с ними и работают, как настоящие большевики, которым завидовать можно.»

Разве это призыв к «Большому террору»? Я вижу нечто совершенно обратное в словах Сталина. На Пленуме также выступал и Прокурор СССР А. Я. Вышинский, я дам из его выступления обширные выдержки:

«…сплошь и рядом чувствуется, что в следственном производстве имеется целый ряд недостатков. А если подойти к делам ординарным, не привлекающим к себе столь большого нашего внимания, то окажется, что эти недостатки имеются сплошь и рядом. Это, на мой взгляд, объясняется основным недостатком, который имеется в работе следственных органов НКВД и органов нашей прокуратуры и который заключается раньше всего в тенденции построить следствие на собственном признании обвиняемого.

Наши следователи очень мало заботятся об объективных доказательствах, о вещественных доказательствах, не говоря уже об экспертизе. Между тем центр тяжести расследования должен лежать именно в этих объективных доказательствах. Ведь только при этом условии можно рассчитывать на успешность судебного процесса, на то, что следствие установило истину… Качество следственного производства у нас недостаточно, и не только в органах НКВД, но и в органах Прокуратуры. Наши следственные материалы страдают тем, что мы называем в своем кругу „обвинительным уклоном“. Это тоже своего рода „честь мундира“, если уж попал, зацепили, потащил обвиняемого, нужно доказать во что бы то ни стало, что он виноват.

Если следствие приходит к иным результатам, чем обвинение, то это считается просто неудобным. Считается неловко прекратить дело за недоказанностью, как будто это компрометирует работу. По крайней мере среди прокуроров такой взгляд существует, это я утверждаю. Если прокурор приходит к убеждению, что дело надо прекратить, он чувствует себя как будто бы оскандаленным, и ему неудобно перед другими товарищами. Засмеют или во всяком случае поставят ему прекращение