Столицы мира (Тридцать лет воспоминаний) - Петр Дмитриевич Боборыкин

кто желаетъ держать на agrege' вродѣ нашего магистра) и на доктора. На лекціяхъ первой категоріи профессора изучаютъ источники и руководятъ занятіями своихъ слушателей, а на высшихъ спеціальныхъ курсахъ, на которые я также попадалъ благодаря любезности профессоровъ, происходитъ родъ «семинары». Такъ напр., на такомъ курсѣ извѣстнаго профессора исторіи Моно (онъ зять А. И. Герцена, мужъ его младшей дочери Ольги Александровны) я нашелъ аудиторію въ какихъ-нибудь пять — шесть человѣкъ, и каждый изъ этихъ слушателей былъ уже магистрантъ или докторантъ. Они изучаютъ вмѣстѣ съ профессоромъ какой-нибудь памятникъ и поочередно дѣлаютъ родъ рефератовъ, съ цитированием и переводомъ латинских текстовъ, при чемъ происходитъ обсоятельная беседа и профессоръ безпрестанно дѣлаетъ. свои замѣчания, соглашается съ толкованиями референта или оспариваетъ их. А общіе курсы, въ большихъ аудиторияхъ, доступные всѣм и каждому, очень оживились за эти двадцать пять лѣтъ. Въ первыя зимы, проведенныя мною въ Парижѣ, только три— четыре профессора, преимущественно на словесномъ факультетѣ, привлекали много слушателей Кафедры философии занимали тогда два французскихъ эклектика во вкусѣ Кузена -Поль-Жане, долгое время еше не выбывавший изъ строя, и Каро. Тѣ изъ насъ кто развивалъ себя въ духѣ положительнаго научнаго мышленiя, отвѣдавъ отъ преподавания этихъ метафизиковъ, не могли ими увлекаться. Быть можетъ, мы тогда относились къ нимъ черезчуръ строго. Напр. Поль-Жане, если на него посморѣть обыкновеннѣе, далеко не лишенъ дарованія какъ комментаторъ разныхъ философскихъ ученій и популярный писатель по философии прекрасного; но теперь онъ уже типъ, интересными лишь съ исторической точки зрѣнія.

Гораздо чаше захаживали мы въ тотъ древний амфитеатръ, помѣщающийся на дворѣ Сорбонны, гдѣ раздавалась красивая фразеология тогдашняго профессора истории французской литературы, Сенъ-Рене-Тальяндье. Онъ избирал интересные эпохи фрапнцузской литературы, въ особенности писателей семнадцатаго вѣка, считался первымъ по краснорѣчію на своемъ факультетѣ, держалъ себя красиво, говорилъ постоянно съ паѳосомъ и тщательнѣйшей отдѣлкой фразъ, сообщалъ тѣмъ, кто не имѣлъ спеціальныхъ свѣдѣній, не мало интереснаго… Но и тогда уже онъ считался многими изъ своихъ слушателей болѣе риторомъ, чѣмъ серьезнымъ изслѣдователемъ эволюціи литературнаго творчества. Намъ, русскимъ, не нравился характеръ его пафоса, та театральность, которая постоянно чувствовалась и въ его дикціи, и въ жестахъ рукъ и головы. Тогда даже у такихъ выдающихся лекторовъ, какъ Тальяндье, всего меньше бывало собственно студентовъ. Учащуюся молодежь въ тѣсномъ смыслѣ, т. е. молодежь Латинскаго квартала, можно было видѣть на лекціяхъ Медицинской школы или Ecole de droit, а въ Сорббнне лишь на нѣкоторыхъ болѣе спеціальныхъ курсахъ по точнымъ наукамъ и физіологіи, а всего больше въ аудиторіяхъ богословскаго факультета, который долго принадлежалъ къ Сорбоннѣ, съ двумя своими отдѣленіями — католическимъ и протестантскимъ. И на эти лекціи случалось мнѣ заглядывать въ первую зиму, всего чаще на лекціи нравственнаго богословія аббата Гратри. Онъ, въ то время въ разныхъ заведеніяхъ имелъ вліяніе на молодежь и нѣсколько генерацій воспитались подъ этимъ вліяніемъ. Тогда это былъ не старый еще священникъ съ лицомъ актера, какъ и большинство французскихъ духовныхъ, живой и немного нервный на кафедрѣ, съ очень пріятнымъ подкупающимъ тономъ и съ тѣмъ оттѣнкомъ мистическаго гуманизма, который теперь сталъ проникать въ молодежь гораздо больше, чѣмъ сорокъ лѣтъ назадъ.

Въ новой Сорбоннѣ (куда я попадалъ довольно часто въ послѣдніе мои поѣздки въ Парижъ) меня интересовали преимущественно лекціи по философіи и истории литературы. Случилось такъ, что руководителемъ философскихъ занятій съ молодыми учеными состоялъ тогда Габриэль Сеайлъ — мой добрый знакомый еще съ начала восьмидесятыхъ годовъ. Онъ, какъ и всѣ почти преподаватели среднихъ и высшихъ учебныхъ заведеній Франціи, вышелъ изъ Нормальной школы съѣздилъ въ Германію, былъ преподавателемъ философіи въ одномъ изъ парижскихъ лицеевъ, напечаталъ интересную докторскую работу по психологіи творчества и послѣ того нѣсколько талантливыхъ книгъ, какъ напр., изслѣдованіе о Леонардо да Винчи и опытъ психической біографіи Ренана, вышедшій нѣсколько лѣтъ назадъ. Сеайль читалъ въ весенній семестръ 1895 г. психологію чувствъ по нѣмецкому мыслителю Гербарту и въ его аудиторіи, кромѣ молодыхъ людей, я видѣлъ не мало и женщинъ, изъ которыхъ многія очень смахивали на русскихъ. Сеайль, какъ и другіе его сверстники по философскимъ занятіямъ, заново подпалъ подъ вліяніе идей Канта. Теперь университетскіе французы стали больше изучать нѣмецкую пауку и философію и чаще ѣздить въ Германію, чѣмъ это было до войны, такъ что знаніе нѣмецкаго языка, вопреки' взаимной враждебности, развилось; на него обращаютъ большее вниманіе и въ лицеяхъ мужскихъ и даже женскихъ. Сеайль — хорошій комментаторъ, держится объективной почвы/ ие позволяетъ себѣ никакихъ слишкомъ априорныхъ положений не выступаетъ врагомъ научнаго метода; но въ немъ, какъ и въ другихъ его сверстникахъ, все-таки чувствуется реакція противъ позитивизма желание вернуться къ тому, что идеалистическая философія, въ лице Канта, намѣтила самаго прочнаго и вліятельнаго. Также охотно посещались и лекціи профессора Рамбо — близкаго намъ русскимъ по его книгамъ о России, и профессора Лявисса, на долю которого выпало сыграть весьма значительную роль въ дѣлѣ преобразования университетскихъ порядков въ третью республику. Этотъ профессоръ нсторiи, несколько лѣтъ тому назадъ, былъ самымъ популярнымъ и любимымъ въ средѣ парижскаго студенчества. Хотя онъ не принадлежалъ къ высшей администрации того, что во Франции называется Université; т.-е. по нашему, министерства народнаго просвѣщенія, но отъ него несомнѣнно пошла дѣятельная, хотя и не офиціальная иниціатива въ реформахъ, и эта роль негласнаго преобразователя подняла интересъ и къ его научнымъ трудам посвященнымъ главнымъ образомъ исторіи Германии, спеціально Прусси;—онъ авторъ интересной книги «La jeunesse de Frederic le Grand».

Теперь профессора Сорбонны пользуются лучшимъ матеріальнымъ положеніемъ, чѣмъ при второй имперіи, и доступъ къ университетскому преподаванію сдѣлался шире. Теперь, очень часто, Сорбонна приглашаетъ молодыхъ ученыхъ, занимающихъ мѣста преподавателей въ парижскихъ лицеяхъ, даже и до пріобрѣтенія ими высшей ученой степени. Профессора Сорбонны раздѣляются на такъ называемыхъ titulaires, что со отвѣтствуетъ нашимъ ординарнымъ, адъюнктовъ, руководителей конференцій (maares de conferences) и лекторовъ (chargés de cours). Титулярные профессора получаютъ восходящіе оклады въ двѣнадцать, четырнадцать и шестнадцать тысячъ франковъ.

Вообще, какъ я уже сказалъ, съ 1871 г., преподаваніе въ Сорбоннѣ стало радикально изменяться, и приливъ новыхъ силъ, поощряемыхъ хорошими окладами, дѣлаетъ возможнымъ для студентовъ, желающихъ держать на степень и кончившихъ курсъ, работать въ разнообразныхъ семинаріяхъ и спеціальныхъ курсахъ. А тѣ адъюнкты и лекторы, которыхъ Сорбонна привлекаетъ изъ гимназическихъ преподавателей Парижа — обыкновенно получаютъ прибавку къ своему учительскому окладу, который въ Парижѣ достигаетъ весьма порядочныхъ размѣровъ, иногда до десяти тысячъ франковъ.

Большимъ авторитетомъ по преподаванію философіи пользовался профессорь Бутру Онъ старше Сеайля no лѣтамъ и no положенію въ Сорбоннѣ; читаетъ онъ съ болыной убѣжденностью и діалектическимъ искусствомъ. Онъ