Апрельское, или Секрет забытого письма - Елена Андреевна Тюрина

Помню, как меня везли на каталке по длинному пустому коридору. Люди в больничных формах не просто шли, они бежали. Кто-то тихо матерился, кто-то говорил:

— Не умрёт, не переживайте. Сегодня Маслов на дежурстве, а при нём никто не умирает.

Потом была операция. В операционной оказалось холодно и светло. Всё кафельное. Когда мне в школьные годы вырезали аппендицит, ощущения были иные. Тогда я боялась. Когда узнала, что на операционном столе человек лежит полностью обнаженный, в слезах умоляла маму договориться, чтобы меня оперировала женщина. Мне было четырнадцать лет, и я считала чем-то ужасным оказаться голой перед хирургом-мужчиной. Сама мысль об этом вызывала панику. А теперь было всё равно, кто и в каком виде меня увидит. Абсолютное безразличие. Даже страха смерти не чувствовала.

Все вокруг бегали, ставили капельницу, приматывали к моей руке тонометр. Особенно врезалось в память, как мужской голос чётко говорил: «Глубоко вдыхай и считай до десяти». Я вдыхаю. Один, два, три… всё задрожало и потемнело…

Не знаю, сколько времени прошло. Я очнулась в полумраке реанимационной палаты. Рядом никого. Ночь. Я слышала вокруг себя голоса. Кто-то плакал, кто-то что-то объяснял. Но слов разобрать невозможно. Не могу двигаться. Потом все куда-то уходят. Остаются только всхлипы. Кажется, на соседней кровати девушка. И это плачет она. Потом кому-то звонит, снова плачет. Звуки становятся чётче. Я слышу, как она с кем-то обсуждает, как дальше жить и что у хирурга не было выбора. Ей что-то удалили из женских органов. Матку? Я тогда подумала, на месте ли все мои органы.

Потом ощутила, как меня легонько тормошат по лицу. Но повернуть голову, и что-то сказать совершенно не было сил. Слышу голос мамы: «Светочка». Открываю глаза и вижу её. Чувствую, как отступает наркоз, и тело где-то внутри начинает адски болеть.

Сознание постепенно прояснялось. Пришёл мой врач, оказавшийся щуплым лысоватым мужчиной в очках и с тихим шуршащим голосом, от звука которого становилось спокойно и накатывало умиротворение. Представился Иваном Алексеевичем Масловым, и объявил, что операция прошла хорошо. К тому времени я уже могла отчётливо слышать и даже сказала «спасибо». Позже я узнала, что оперировали мне разорванный яичник, и что я могла умереть в считанные минуты. Хирург заверял мою маму, что детородная функция не пострадала и что внуков та обязательно понянчит. А я, наконец, смогла думать…

Неужели его слова в кафе были своеобразной местью за мой отказ? Уязвлённое самолюбие мальчика-мажора взыграло? Я ведь знала, какой он! Та его выходка в день моего приезда в Апрельское великолепно характеризовала Максима. Но я поверила, что он не такой, что влюбился. Однако плохие избалованные мальчики не меняются.

А то, что говорили обо мне в его компании... Там не уважали его. «Максим, к сожалению, ты оказался слабым и трусливым человеком, не способным защитить меня и себя перед своими друзьями. Подыгрывал им, потому что стеснялся сказать прямо, пресечь это. Или был с ними согласен. Тогда ты совсем недостоин того, как я к тебе относилась, как восхищалась тобой», — с горечью и острым разочарованием думала я.

Когда меня перевели в обычную палату, то строго наказали не вставать первые несколько дней. Ко мне сразу пришла медсестра, чтобы уколоть обезболивающее и поставить капельницу.

— Там парень в коридоре сидит, просит его к тебе пропустить, — сказала она.

— Что за парень? — слабым голосом, едва слышно спросила я.

— Чёрненький такой, в джинсах, очень молодой.

— Не надо, не пропускайте.

— Как скажешь.

Вечером она зашла снова.

— Всё ещё сидит. Не уходит. Я цветы у него взяла, в воду поставила, а то завянут. Принести тебе в палату?

— Нет.

— А продукты в холодильник положила, тот, что в коридоре. Подписала, что твоё, чтоб никто не взял.

Я промолчала.

— Чаю ему предложила, он отказывается.

Я и это не стала никак комментировать. Утром Зоя Ивановна вновь явилась, чтобы сделать уколы.

— А он всю ночь тут провёл, — заметила медсестра будто между прочим. — Спал на скамейке. Может пустить, всё-таки?

— Нет!

— Ну как хочешь. Видать, сильно провинился. С другой, что ли, застала?

— Нет.

— Ладно, не моё дело. Сами разберётесь. Моя смена заканчивается уже. К восьми Лариса придёт.

Зоя Ивановна прошла по палате, проверяя, всё ли в порядке, а потом зачем-то подняла жалюзи на большом окне, выходившем в коридор. Мне стали видны сновавшие там люди и Максим. Он сидел почти напротив моей палаты. Выглядел задумчивым. Когда заметил меня, поднялся с места. Медсестра попрощалась, вышла и с озабоченным видом направилась мимо него в сторону поста.

Максим подошёл к окну, глядел на меня. А я на него. Он казался измождённым, уставшим. Каким-то жалким. Я, конечно, выглядела не лучше. Не помню, когда смотрела на себя в зеркало. У меня оказалась ещё и рана на голове, из-за которой меня обрили, перелом ключицы, куча ушибов и ссадин. Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь видел. А тем более он.

Богорад что-то говорил, но через стекло мне ничего не было слышно. Я отрицательно покачала головой, отвернулась и легла, накрывшись пледом. Сами собой хлынули слёзы. Впервые за всё это время. Что есть мочи закусила кулак, чтобы не вздрагивать от плача. На коже остались синевато-бордовые следы от зубов. Не знаю, сколько я так пролежала, и сколько там за окном стоял Максим. Было тихо. Я не заметила, как заснула. Проснулась к вечеру, когда снова пришли делать уколы. Его в коридоре уже не было.

Этим своим побегом в Апрельское и тем, что, попала под машину, я только утвердила свою семью в мысли, что ни на что не способна. Пока лежала в больнице, страшно похудела. Есть не хотелось от слова совсем. Я буквально заставляла себя принимать пищу, потому что мой лечащий врач за этим строго следил. Говорил, что иначе лекарства могут испортить мне желудок, вызвать внутреннее кровотечение.

Однажды взглянула на себя и обнаружила, что совсем потускнела, щёки запали, да и вся фигура сильно изменилась. Мама постоянно говорила, что я плохо выгляжу. Наверное, такой худой я бы больше понравилась его друзьям... Помню свои глаза в зеркале. Как провалы в какую-то черноту, бездну. Голубые, временами серые или синие, в больничном освещении они стали почти графитового цвета, как грозовые облака. И тёмные круги под