История войны 1814 года во Франции - Модест Иванович Богданович

же уверен, сколько в своем существовании, что успех зависит от быстроты наших действий. Парижане потеряли голову; не дадим им времени опомниться. идем вперед! Чего страшиться нам? Если бы даже мы не одержали победы, то можем прервать бой, с тем, чтобы через два дня возобновить его, усилясь резервами. Если вы не решаетесь ввести в дело всю армию, то позвольте фельдмаршалу (Блюхеру) идти в авангарде и атаковать неприятеля. Отвечаю за успех. Приезжай к нам на несколько дней, добрейший Кнезебек (bester Knesebeck); право, не будешь раскаиваться в том. Я охотнее готов атаковать неприятеля под Шалоном, нежели в то время, когда мы его атаковали под Лейпцигом. Наши солдаты теперь в десять раз лучше, а французы в десять раз хуже. Если союзные монархи желают иметь под ружьем лишних 200 000 человек, то стоит только объявить, что восстановлена будет династия Бурбонов и что все немецкое народонаселение отойдет к Германии. Вся Лотарингия восстанет за нас. Повторяю тебе, любезный Кнезебек, Французская империя – в наших руках. Пусть Шварценберг идет прямо к Парижу, предоставя фельдмаршалу окончить дело с шалонской армией, усилив его, на всякий случай, войсками Вреде. Ручаюсь в успехе. Наполеон упал во мнении народа и войска. Французские офицеры даже не признают в нем военных способностей. Из Парижа пишут: «он спит ежедневно по двенадцати часов». Хотя я сам и не верю тому, однако же думаю, что такие слухи предвещают le commencement de la fin (начало конца). Законодательному сословию сказал он: «Vous êtes vendus à l’Angleterre» («Вы продали себя Англии»). В продовольствии не будет недостатка. На пространстве между Ландау, Саарлуи и Триром так много запасов, что их станет на полгода Силезской армии… Если бы оказалось нужным овладеть Мецем и Люксембургом, то пусть придет Тауэнцин с несколькими осадными орудиями.

Р. S. Главная квартира нашей армии завтра перейдет в Бриенн. Ежели хотите приобрести расположение французов, то советую вам не требовать от них никаких контрибуций. Они до мерзости скупы, и ничто не обрадовало их так, как обещание фельдмаршала не налагать на них никаких поборов»15.

Эти доводы нисколько не изменили упрямых убеждений Кнезебека, который 15 (27) января снова изложил свое мнение союзным монархам, дипломатам и генералам главной квартиры в записке, поданной от имени короля прусского, но в действительности составленной самим Кнезебеком. По-прежнему он домогался уверить всех и каждого, что следовало достигнуть цели войны – независимости европейских государств —преимущественно мирным путем, открыв переговоры с Наполеоном и что дальнейшее наступление к Шалону и Труа не могло доставить никаких положительных выгод союзникам и было сопряжено с большими затруднениями, как в отношении к продовольствованию войск, так и к охранению их сообщений. Лангенау, с своей стороны, подал обширный мемуар, в котором, прославляя выбор пути действий «к единственному слабейшему пункту французских войск» и быстроту действий союзников[26], он излагал мнение, что Главная армия, оставаясь на позиции у Лангра, была совершенно обеспечена от обходов с флангов, продовольствовалась на счет неприятельской страны и могла угрожать впереди лежащим «совершенно открытым» областям Франции. Затем, выказав опасности дальнейшего наступления, он сделал довольно странный вывод, что союзники под Парижем находились бы в таком положении, в каком была французская армия под Лейпцигом. Во всяком случае, писал он в заключение своего мемуара, необходимо обсудить и взвесить: должна ли союзная армия оставаться в занятом ею расположении, чтобы дать время резервам и войскам, действующим на флангах театра войны, приблизиться к главным силам или сойти с господствующих высот на равнину и подвергнуть участь войны бою, последствия коего не могут быть заранее определены в точности.

По всей вероятности, Шварценберг и его советники не были убеждены столь шаткими доводами, да и вообще все то, на что опирались они в военном отношении, служило им только предлогом к достижению политических видов австрийского правительства, не согласных с видами России и Пруссии. Император Александр, справедливо не доверяя Меттерниху, отклонил его предложение прервать военные действия и открыть переговоры с французами. По мнению государя, «невозможно было определить, достигнута ли цель войны, пока война еще не была окончена. Последствия ее зависят от успеха действий. Союзники должны стремиться к уничтожению вооруженных сил неприятеля. Причины его слабости в настоящее время заключаются, во-первых, в упадке духа его войск; во-вторых, в несовершенстве тактического образования новобранцев; и в-третьих, в плохой дисциплине французской армии. Эти обстоятельства могут измениться, если союзники станут медлить и дадут неприятелю время оправиться. Следовательно, вернейшим средством к успеху союзников есть продолжение действий с наивозможной быстротой и решительностью». Как Меттерних, Кестельри и многие из союзных дипломатов и генералов упорно отстаивали противное мнение, то император Александр наконец объявил, что в случае необходимости он будет продолжать войну с одними русскими без помощи других держав, и, обратившись к королю прусскому, спросил его, на что он решился. Фридрих-Вильгельм, поколебленный убеждениями Гарденберга и Кнезебека, изъявил сомнение в успехе войны, однако же определенно обещал содействовать российскому монарху. Австрийское же правительство было принуждено следовать примеру своих союзников.

Оставалось сделать некоторые уступки поборникам мира, домогавшимся продолжения переговоров, веденных во время пребывания главной квартиры во Франкфурте. Положено было, одновременно с дальнейшими военными действиями, открыть конгресс в Шатильоне-на-Сене. Император Александр с большим лишь трудом изъявил свое согласие на эту полумеру, которая могла возвысить клонившееся к падению значение Наполеона, и приказал русскому уполномоченному на шатильонском конгрессе графу Разумовскому не заключать мира без особенного на то разрешения. 16-го (28-го) были определены условия и порядок переговоров в Шатильоне. Положено их вести вообще от имени всей Европы, ограничить Францию пределами 1792 года и устроить размежевание европейских государств без участия в том Наполеона, а также не вдаваться ни в какие обещания насчет международного права на море. Германия должна была состоять из независимых владений, соединенных общим постоянным союзом; Швейцарии условлено дать прежние границы, признав ее независимость; Италию – разделить на самостоятельные государства, которые разобщали бы Францию от австрийских владений; Испанию – в прежних пределах ее возвратить Фердинанду VII; Голландия, с расширенными пределами, должна была образовать независимое государство под властью Дома Оранского. Положено, чтобы французы очистили все крепости в уступленных ими областях и немедленно вывели гарнизоны из Бельфора, Гюнингена и Безансона; наконец, изъявлено согласие, чтобы возвращены были Франции потерянные ею колонии. Ведение переговоров было поручено графу Разумовскому, графу Стадиону, Гумбольдту, а со стороны Англии Каткарту, Стюарту и Эбердину, которым в продолжение некоторого времени содействовал Кестельри; со стороны же Франции был уполномочен давно уже ожидавший открытия конгресса в Шатильоне Коленкур16.