«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

Ерофеев. Помилуйте! Откуда у вас такие сведения?! Если бы из университета изгоняли только остолопов, я бы не стал с вами спорить, а сразу бы задал вам вопрос: с какого факультета вы изгнаны? (Смех, аплодисменты ценителей юмора.) И потом – господа! Неужели вам не скучно ограничивать запас своего остроумия рамками моего изгнания из университета? Не слишком ли это узко для таких умных людей?! (Поощрительный смех, всеобщее оживление.)

Дама в белом. А вам не скучно щеголять тем, что вы не приучены к культуре?

Ерофеев. Позвольте! Вы, случайно, не со мной ездили сегодня утром на толевый завод? Нет? (Недоумение в зале, встревоженное ожидание.)

Дама в белом (презрительно). Ездила. Ну и что же?

Ерофеев. Вы сидели в кузове с неизвестной дамой и вели интимную беседу, – при этом вы совершенно не стеснялись мужского присутствия. Между прочим, как сейчас помню, вся ваша беседа сводилась к тому, что же все-таки лучше – лежит или стоит. (Гул негодования, мужской хохот.)

Дама в белом (окрашиваясь в пунцовое)… Ну и оссел же ты! Мме…

Ерофеев. Позвольте! Я не понимаю, отчего вы краснеете! Ведь я же цитирую вам слова молодой девушки, которые были произнесены в присутствии молодых людей обоего пола и которые утром воспринимались как верх остроумия! (Аплодисменты.) Видите – я даже стыжусь воспроизвести здесь вслух ваши милые шутки – а ведь вы – женщина! (Гул одобрения; дама в белом листает журнал и силится найти достойный ответ.)

Парень. Все женщины – такие! Их не переделаешь! (Возгласы: «Ерунда!» «Правильно!»)

Дама в белом. Ты бы уж поумнее что-нибудь придумал…

Ерофеев. Гражданка! Я не выдумываю, а констатирую факт! А если даже я выдумываю, предположим, – так какого черта вы залились краской? Или просто потому, что румянец слишком идет к вашему белому крепдешиновому платью? (Неимоверный хохот.)

Парень (только что вошедший и серьезно воспринимавший конец дискуссии, старается заглушить смех). Прравильно, студент! Давно надо было бороться за чистоту нашей любви! А то современные…

Ерофеев. Да, конечно! Я всегда был поклонником чистоты! Если бы здесь, вот сейчас, какой-нибудь безрукий и безногий горбун вскарабкался на золотушную проститутку, я бы расцеловал их обоих!

4 апреля

1. «Тогда приходят к нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а твои ученики не постятся?»

«И сказал им Иисус:

…вино молодое вливают в новые мехи».

«Не думайте, что я пришел нарушить закон».

2. «Никто не может служить двум господам».

«Отдавайте кесарево – кесарю, а божие – богу».

3. «Блаженны нищие духом».

«Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».

4. «Оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей… Что бог сочетал, того человек не разлучает».

«Всякий, кто оставит… жену… ради имени моего… наследует жизнь вечную».

5. «Не мир пришел я принести, но меч».

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божиими».

6. «Ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет».

«Вы от нижних, я – от вышних».

7. «И во всех народах прежде должно быть проповедано евангелие».

«На путь к язычникам не ходите».

8. «Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником».

«Почитай отца своего и матерь свою».

9. «Царство мое не от мира сего».

«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

10. «Не противься злому».

«Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь».

11. «Что говорю вам в темноте, говорите при свете, и, что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях».

«Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилище и в синагогах своих будут бить вас».

5 апреля

Во мне еще слишком явственно вращается март. Правда, нет уже никаких надежд на благополучный исход стромынского конфликта. Да и заботы о нем умерли вместе с мартом. Что же касается перемен во внешнем, то их нет пока и, благодарение богу, никогда не будет. Все тихо.

6 апреля

«Знаете что, Ерофеев? Не знаю, чем вы меня заинтересовали конкретно, но вы человек слишком своеобразный. Да вы, наверное, и сами это чувствуете прекрасно. Единственное, что я вам посоветую, – оставьте это. Надеюсь, вы понимаете, о каком „этом“ я вам говорю… Будьте проще. Не думайте, что все они глупее вас и поэтому чем-то вам обязаны… Я не собираюсь делать вам комплименты, но все-таки могу заметить, что у вас проглядывают какие-то прекрасные задатки. Правда, они у вас опошлены и загрязнены чем-то чужим, не вашим, наносным. И все-таки для вас легко преодолимым… Не знаю, откуда у вас это наносное, – вероятно, просто кокетство… А оно вам не к лицу… Больше читайте… Для вас это самое главное. Кстати, я могла уже заметить, вы не относитесь к числу „поверхностно воспринимающих“ литературу… Больше читайте… у вас слишком скромная эрудиция… а каждая прочитанная вами книга возвысит вас на голову… Это не каждому дается… И все-таки, Ерофеев, – можете на меня обижаться, – вам еще слишком далеко до рабочей молодежи». Руднева.

6/IV–57 г.

7 апреля

Мне казалось, что я ухожу далеко и за мной никто не гонится.

И я действительно уходил далеко – и никто не гнался за мной.

Мне казалось, что что-то необыкновенно черное неожиданно меня остановило и заставило длительное время озираться вокруг.

На самом же деле я нисколько не озирался, озираться было некогда – на меня с неимоверной скоростью наезжал автомобиль новейшей марки…

На секунду я вынужден был уподобиться горным сернам. И в ту же «секунду» сообразил, что можно было вполне обойтись без уподоблений – черный дьявол без особого напряжения сделал отчаянный разворот, ласково обогнул меня и затормозил у здания германского посольства.

В первое мгновение я был слишком взволнован тем, что всеблагое Провидение (в который уже раз!) избавило меня от трагического исхода.

В следующее мгновение я вынужден был устыдиться себя самого и своей минутной (впрочем, даже не минутной, а секундной) трусости.

Затем встал в позу Наполеона и задумчиво посмотрел на посольский подъезд. То, что я увидел, наполнило меня до отказа мистическим трепетом. И чуть было вновь не заставило «уподобиться»…

«Посол, – промелькнуло у меня в голове и задрожало где-то в ногах, – посол!.. Может быть, даже чрезвычайный!.. Может быть, даже… ну, конечно, – раз чрезвычайный, значит и полномочный! Значит и то и другое вместе… И все это вместе… обогнуло меня!!.!!!! Меня!.. Обогнуло…»

«А кто – я? Кто?! – вопросил я себя и принял позу, среднюю между аристотелевской и сократовской. – Кто?! Не Поспелов? – нет! Не Даргомыжский? – нет! Тогда кто же – Беркли? Симонян? Заратустра? Жуков? – нет… Назым Хикмет? Нежданова? Прометей? Чернов? Рафаил? Микоян? Правый полусредний? Леонардо да Винчи? – опять же нет… Тогда кто же? Неужели – обыкновеннейший пуп?..»

«Гм… Пуп… – чудесно! Пусть будет – пуп! Пусть – обыкновеннейший!.. Но ведь… уступил мне дорогу посол агрессивной державы!.. А? Хе-хе-хе-хе! Уступил!!! Жалкие люди, – мысленно произнес я, оглядев с ног до головы встречных пешеходов и сменив аристотелевскую позу на позу постового милиционера, – нет, все-таки, до чего жалки эти существа и до чего же мелочны их волнения! Один оплакивает утраченную младость, другого укусила вошь, третьему не оплатили простой, четвертый разочаровался в запахе настурций, пятому разбили голову угольным перфоратором… Неужели бы и им уступил дорогу посольский экипаж?.. А?..»

«Нет, черт побери, им бы, конечно, не уступил дорогу посольский экипаж. Если даже рассудить здраво, так не только Чрезвычайный посол, но и зауряднейший смертный никогда не уступит дорогу человеку, которому всего-навсего разбили голову угольным перфоратором. Значит, есть во мне что-то божеское… Ну, не божеское, а что-то такое… неизмеримо более высокое, нежели полномочные представительства и международные конфликты… И это „что-то“ заставило даже Каина на мгновение стать гуманным!»

«Странное дело, – продолжал я, на этот раз обращаясь к встречным, – очень возможно, что и работники советского министерства, встретив посла на ковровой лестнице, почтительно отступали, расшаркивались и окрашивали лицо свое в улыбку раболепного смущения… а получали в награду снисходительное поплевывание и, ослепленные саксонской воинственной гордостию, заражались оборонческим страхом!»