Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

пойдет немецкое наступление. В конечном счете люфтваффе потеряли почти столько же самолетов, сколько имелось у малочисленных польских ВВС; кроме того, немцы истратили почти весь свой запас бомб, а четверть немецкого танкового парка была выведена из строя или уничтожена[4078].

Кроме того, Сталин не менее нетерпеливо, чем польское правительство, дожидался конкретных военных действий со стороны Англии и Франции. В итоге эти действия оказались незначительными (что было, пожалуй, еще одним указанием на то, что получил бы СССР от западных держав в случае союза с ними против Германии). Англичане установили блокаду Германии, но избегали даже бомбардировки немецких аэродромов, несмотря на то что имели на этот счет конкретные обязательства перед Польшей. Их планы воздушного нападения были втихомолку убраны под сукно из опасения спровоцировать ответный удар люфтваффе по Англии, однако поляки об этом не узнали. Также и французское правительство, согласно протоколу, подписанному вместе с Польшей еще 19 мая 1939 года, обязывалось начать военные действия против Германии в течение 15 дней после начала войны, но затем с согласия Англии Франция решила этого не делать, тоже не уведомив Польшу. 110 французских дивизий так и не вторглись в Германию, которую защищало менее 30 дивизий, из них готовыми к бою были не более 12. Все военные действия со стороны Франции свелись к незначительному наступлению на Саар, хотя Гальдер, начальник Генштаба вермахта, в частном порядке признавал, что не смог бы помешать французам оккупировать Рур, индустриальное ядро Германии, если бы они проявили расторопность[4079]. Но вместо этого французы затаились в ожидании германского нападения, и полякам пришлось сражаться в одиночку[4080]. Польское правительство к большому ущербу для боевого духа сбежало из Варшавы уже 5 сентября, в ходе хаотической эвакуации постепенно двигаясь на юго-восток, к румынской границе, планируя в случае необходимости перебраться на Запад и вернуться в Польшу вместе с победоносными западными армиями.

Сталин не мог знать наверняка, что французы и англичане фактически списали Польшу с военных счетов еще до того, как начались военные действия. В то же время он проявлял сверхосторожность и не спешил попадаться в ловушку нацистам. 3 сентября, в тот же день, когда Риббентроп поручил Шуленбургу выяснить в Москве советские планы относительно Польши, в рейхсканцелярии с соответствующими церемониями принимали нового посла Сталина в Берлине Алексея Шкварцева, бывшего доцента Московского текстильного института. Когда посол в присутствии Геринга и Риббентропа вручал верительные грамоты Гитлеру, фюрер сказал: «Немецкий народ счастлив, что заключен советско-германский договор о ненападении. Этот договор послужит делу содружества обоих народов как в политической, так и в экономической областях». Гитлер поклялся выполнять все взятые им на себя обязательства, но отказался сообщать что-либо о ходе своей кампании в Польше[4081]. Но действительно ли вермахт собирался останавливаться на линии, обозначенной в только что подписанном пакте? И готов ли он был остановиться хотя бы на польской границе?[4082]

Факт оставался фактом: и японская, и германская армии, крупнейшие армии в мире, одновременно находились в движении, и обе действовали на рубежах Советского Союза.

Обращенные к СССР призывы Риббентропа напасть на Польшу стали «настойчивыми», но Сталину требовалась уверенность в отношении военной ситуации и германских намерений, не говоря уже о необходимости публично оправдать участие СССР в новом разделе Польши[4083]. 5 сентября СССР отверг просьбу Польши о военных поставках и транзитных перевозках военных материалов по территории СССР, ссылаясь на желание не быть втянутым в войну. Два дня спустя были изданы директивы о начале мобилизации Красной армии в Белорусском и Украинском военных округах, примыкавших к Польше[4084]. Во второй половине дня 9 сентября Сталин дал Молотову указание в туманных выражениях сообщить Шуленбургу, что Красная армия войдет в Польшу через несколько дней. На следующий день в СССР началась массовая мобилизация. Она привела к паническому штурму магазинов, который был не вполне непреднамеренным: он дал немцам понять, что Советский Союз переходит на военное положение. В тот же день, 10 сентября, Молотов сказал Шуленбургу, что стремительность германского наступления изумила советские власти, но в рядах Красной армии уже насчитывается более 3 миллионов солдат, готовых к бою. В составленном Молотовым первом проекте советской декларации о вступлении Красной армии на территорию Польши, которым он поделился с Шуленбургом, шла речь о якобы произошедшем распаде польского государства и соответствующей срочной потребности прийти на помощь украинским и белорусским братьям, которым «угрожает» германское наступление. Возможно, это была непреднамеренная оговорка. Шуленбург спокойно докладывал об этом (из итогового совместного коммюнике оскорбительные намеки были устранены), но уведомил Берлин, что неминуемая германская победа привела советские власти в замешательство[4085].

11 сентября Ворошилов и Шапошников написали приказ, согласно которому вторжение начиналось 14 сентября. Но эта директива не вступила в силу[4086].

Идея о том, что Сталин в чем-то доверял Гитлеру, была смехотворной, как отмечал сам Гитлер[4087]. Сталин не доверял никому (возможно, за исключением Абрама Исаевича Легнера, обшивавшего его портного-еврея и одного из очень немногих людей, к которым он уважительно обращался по имени-отчеству)[4088]. Сталин поручил одному из своих референтов, Борису Двинскому, подобрать ему литературу по Германии. Сталин не разъезжал среди восторженных масс в открытом автомобиле, как Гитлер, и не принимал импульсивных решений. В те часы, когда у него не было посетителей в «Уголке», он сидел там в одиночестве и читал. Подобно Гитлеру, он комментировал прочитанное или во время чтения чертил на страницах каракули. Одним из слов, которые он чаще всего писал на полях книг, было слово «учитель»[4089]. Впрочем, в том, что касается Гитлера, он был низведен до роли ученика, и ему следовало выучить свой урок. Изучая тем летом 1939 года собранное Двинским досье на нацизм, Сталин ознакомился с русским переводом книги англичанки Дороти Вудмен «Гитлер перевооружается: правда о германских военных планах» (Dorothy Woodman, Hitler Rearms: An Exposure of Germany’s War Plans (London, 1934)), в которой имелась гневная глава о том, с каким размахом нацисты ведут «идеологическую подготовку к войне». Вудмен писала, что Гитлер погрузил всю страну в общенациональную истерику и психологическую экзальтацию, формируя коллективную волю, подавляя личность. Сила воздействия этих приемов не могла не быть хорошо известна Сталину.

Также Сталин сверялся со сделанным для служебного пользования русским переводом Mein Kampf[4090]. Жителям СССР книга Гитлера, к тому моменту проданная во всем мире в количестве более 10 млн экземпляров, была недоступна. (Японская общественность могла читать ее, однако переводчик вычеркнул многие места, и