Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин

Понимая, что тучи над ним сгущаются, Пастаногов все еще полагался на своих покровителей и на свое красноречие. Он жаловался Боркову (и ставил Берию адресатом копии письма): «10‑го апреля с. г. <…> мне устно были предъявлены обвинения, явившиеся основанием отстранения меня от работы и возбуждения ходатайства перед НКВД СССР об увольнении меня из органов. Эти обвинения являются редким образцом необоснованности, бездушного отношения к человеку. Справка, подлинник которой, вероятно, направлен в НКВД СССР для оформления моего увольнения из органов, <…> является сборником клеветнических, вымышленных и извращенных фактов, не имеющих ничего общего с действительностью. Вследствие того, что последующие пункты обвинения обнимают собой мою оперативную работу как начальника отделения НКВД, я считаю необходимым дать краткую характеристику своего отношения к этой работе». Осуществляя практически разоблачение участников правотроцкистского заговора, «я ставил своей задачей репрессирование только действительных его участников, стремился к максимально объективному расследованию, решительно исправлял в процессе самой работы допускавшиеся ошибки и извращения». Следственная работа помогала Пастаногову объяснить себе мир, приводила его к согласию с собой. Работал он в поте лица: рассказ о тяжелых буднях был также включен в письмо, как знак его доверия и преданности партии и органам. По сути, Пастаногов перформативно превращал адресата в соучастника карательных операций, связывал его с деятельностью органов.

Далее Пастаногов касался деталей своей работы. Обратимся снова к состязательной манере презентации материала:

Обвинение: в начале 1938 года начальник Пастаногова Мальцев позвонил по телефону начальнику Анжерского оперсектора Петрову и потребовал в суточный срок арестовать 50 коммунистов и оформить их как участников правотроцкистской организации. Через некоторое время перезвонил сам Пастаногов и приказал выполнить распоряжение Мальцева,

…в противном случае угрожал Петрову судом. Петров бросился выполнять приказ, арестовывая всех подряд, но, начав следствие, четверых человек вынужден был отпустить. Узнав об этом, Пастаногов помчался в Анжерку и приказал арестовать отпущенных вторично, несмотря на отсутствие на них улик.

Защита: приехав в Анжерку, ознакомившись с протоколами арестованных и

…найдя массу недостатков (не указаны даты, обстоятельства совершения этого или иного преступления и проч.) я на <…> полях поставил ряд вопросов, которые считал необходимым задавать обвиняемым и поручил Начальнику городского отдела созвать работников на оперативное совещание. На этом совещании я <…> рассказал о том, как нужно вести следствие, как разоблачать врагов, рассказал, как пользоваться уликовыми материалами.

Так же Пастаногов отрицал обвинения и в отношении действий в Нарыме, где следствие занималось подлогом, закапывало оружие и затем использовало его как улику против контрреволюционной группы, «у которой имелось оружие на случай восстания». «Это уже не просто какая-то путаница, а по-моему, сознательное, в политических целях произведенное введение людей в заблуждение». Одним словом, если верить Пастаногову, то на него возводили напраслину, тогда как на самом деле его вмешательства в следственную работу предвосхищали ноябрьское решение ЦК и СНК: он был сторонником улик и агентурной работы и противником физического воздействия.

К политическому облику Пастаногова партбюро УГБ УНКВД НСО вернулось 19 апреля 1939 года. Внутренние разборки чекистов достигли чрезвычайного накала. Пастаногов ворчал, препирался, иногда даже ругался – на кону стояла его карьера и даже, может быть, жизнь, и он это отлично понимал. «По ряду фактов, предъявленных мне в обвинении, я, конечно, буду возражать. Но я хочу сказать о другом, я хочу сказать, как я дошел до жизни такой, что я оказался пособником врагов народа, орудовавших в управлении НКВД по Новосибирской области. Я хочу рассказать о том, что в середине 1936 года начался разгром контрреволюционных организаций, после этого все шло как будто бы правильно». Иными словами, осуждение и расстрел томских оппозиционеров одобрялись. «Горбач как-то заявил, что он имеет указания присматриваться к партийным работникам, так как большинство партийных работников недавно выдвинуты на партийную работу и среди них могут оказаться враги народа». За подписью Горбача «была дана директива об арестах на местах партийных работников без санкции управления НКВД, при малейших подозрениях»[1469].

Пастаногов признавал мелкие промахи, но, в общем, считал, что работал правильно, постановление ЦК и СНК не его имело в виду. «Меня обвиняют в том, что я фабриковал дела и докладывал их трибуналу, я этого не хочу вспомнить, так как никаких дел я не фабриковал. По городу Сталинску действительно была фабрикация дел, и когда мы получили этот сигнал, я немедленно туда выехал, но до конца все дела не проверил и в этом считаю себя виноватым. <…> По Болотнинскому делу могу сказать, что Корпулев возглавил дело по Болотнинской контрреволюционной организации, им в это дело были положены копии протоколов допросов, а подлинников не оказалось». Неспроста Пастаногов арестовал нерадивого следователя. «Из Асиновского района в одно время поступил ряд агентурных сведений о том, что там организовалась контрреволюционная группа, которая готовила теракты и даже успела совершить одно убийство, поэтому туда был командирован тов. Майзус, которому были даны широкие полномочия». Нечего Майзусу теперь себя выгораживать – он проявлял инициативу в деле[1470].

Сойфер был не единственным, кто пережил репрессии. Пастаногова окружило множество освободившихся из тюрьмы бывших сослуживцев – теперь они разоблачали ответчика, и к ним прислушивались. Интересна история с М. Г. Галдилиным, начальником 4‑го отделения Нарымского окротдела НКВД, которого арестовали 2 января 1938 года за бытовые преступления. Пастаногов приложил усилия, чтобы получить дело, и, договорившись с Ивановым, предъявил Галдилину обвинение по ст. 58-2-8-10-11 УК. Сначала ведение дела было поручено оперуполномоченному 4‑го отдела Степану Ильичу Ястребчикову, но тот отказался, мотивируя тем, что нет материалов, связывающих обвиняемого с правотроцкистской организацией. Хотя было очевидно, что Галдилин ни в чем не виноват, дело было передано для дальнейшего расследования другому сотруднику 4‑го отдела, Кожевникову. «Пастаногов, как начальник отдела интересовался ходом следствия <…> и знал о том, что Галдилин дал вынужденные показания о своем якобы участии в контрреволюционной организации, и при этом были вписаны в протокол допроса Галдилина еще ряд членов ВКП(б) – сотрудников НКВД». Пастаногов и санкционировал все эти нарушения. Видя своего мучителя прямо перед собой, Галдилин изобличал: «Сразу же, как только передали мое дело в 4‑й отдел, Пастаногов поставил меня на конвейерный допрос, не спуская в камеру 17 дней, допрашивал, требовал дать показание на ряд членов ВКП(б)».

Пастаногов защищался: «В отношении дела Галдилина могу сказать, что он был арестован особоуполномоченным, <…> как крупный участник контрреволюционной организации, причем Галдилина упорно допрашивали и к этому в то время имелись все факты. После того, как Кожевников съездил в Нарым и выяснил ряд моментов, Галдилин написал собственноручное показание на 100 страницах, в котором он дал такие показания, которые не давали полной ясности, то Ястребчиков