Ренессанс XII века - Чарльз Хаскинс

изданы Parthey (Берлин, 1869) и переведены F. M. Nichols (Лондон, 1889). Магистр Григорий издан M. R. James в “English Historital Review”, том XXXII, с. 531–554 (1917); и G. McN. Rushforth в “Journal of Roman Studies”, том IX, с. 14–58 (1919). F. Schneider в работе “Rom und Romgedanke im Mittelalter” (Мюнхен, 1926) рассматривает в основном более ранний период.

Глава V. Латинский язык

(пер. Ивана Мажаева)

Общим языком для Западной Европы в XII веке была латынь. Местные языки, на которых постепенно стали создавать литературные произведения, только начинали формироваться из различных локальных диалектов. Хотя на французском языке уже говорили в Англии и отчасти в Италии, начало общеевропейской моды на него как на «наиболее приятный и известный среди всех языков»[87] датируется следующим веком. Однако сказать, что латынь была международным языком, – значило бы создать совершенно ошибочное представление. Для некоторых людей латынь была языком не только международного, но и домашнего общения. Будучи языком Вселенской церкви, она использовалась как средство взаимодействия между духовенством отдаленных регионов. Латинский был также языком церковной и религиозной жизни. Люди молились на латыни, пели на латыни, проповедовали на латыни во всех частях западноевропейского христианского мира. Она была языком обучения и образования повсюду: учебники были написаны на латинском, мальчики обучались всему на латыни, их учили говорить на ней в школе. Так что даже в самых легких и доступных сочинениях ученые мужи использовали именно ее. Латынь была языком закона или, по крайней мере, языком всех юридических трактатов, причем не только трактатов по римскому и церковному праву, но и «Глэнвилла»[88] и сборников нормандских обычаев, ломбардских «Книг феодов» и «Барселонских обычаев», ассиз короля Англии Генриха и Рожера Сицилийского. На латыни также велись административные и деловые записи, представленные свитками англо-нормандского казначейства, реестрами итальянских нотариев и огромным количеством счетов, уставов и правовых документов по всей Европе. И торговец, и юрист, и секретарь судебного пристава, и врач нуждались в латыни так же, как нуждались в ней ученый со священником.

При таком широком распространении и разнообразии использования ни один язык не может оставаться неизменным и единым. Поэтому мы не должны удивляться тому, что средневековая латынь отличалась в зависимости от места и темы, вырабатывая новые словоупотребления для выражения новых смыслов и их оттенков, заимствуя многие народные слова и даже синтаксис, а также образ мыслей из новых европейских языков. Например, латинская Великая хартия вольностей переняла такие слова, как vicecomes («шериф») и sergenteria («сержант») из нормандского языка того периода. Ее стиль и структура были заимствованы из англо-нормандского права, а не из Цицерона или папской буллы той же эпохи. Самые известные ее положения изобилуют средневековыми и техническими терминами. В частности, статья 39 гласит:

Nullus liber homo capiatur, vel imprisonetur, aut disseisiatur, aut utlagetur, aut exuletur, aut aliquo modo destruatur, nec super eum ibimus, nec super eum mittemus, nisi per legale judicium parium suorum vel per legem terre[89].

Словарный состав, в частности, варьировался от одной страны к другой, поэтому для каждого из крупных регионов Европы нам нужны отдельные латинские словари. Именно такая адаптивность и способность впитывать новые элементы делали латынь живым языком до тех пор, пока она не была повержена возрождением античных стандартов в XV веке. Средневековая латынь от эпохи к эпохе переживала свои взлеты и падения, в зависимости от общего уровня образования и культуры, от большего или меньшего влияния народных языков, от образованности каждого конкретного человека. Но средневековая латынь всегда стремилась быть в непосредственной близости к стандартной грамматике латинского языка. Насколько бы сильно местный нотарий или писец ни отклонялся тогда от классических или даже самых высоких стандартов, XII век, как время возрождения классики, был периодом относительно хорошей латыни, по крайней мере в центрах культуры. Епископ Стаббс писал:

Латынь XII века довольно хороша и грамматически правильна; прилагательное согласуется с существительным, глагол – с его именительным падежом; ut управляет сослагательным наклонением, а зависимое предложение соответствует наклонению и времени, предусмотренным главным предложением. Словарный запас очень богат, часто и последовательно применяются слова, которые в классической латыни довольно редки, как будто автор гордился знанием того, как использовать слова dumtaxat, quippe и utpote, и употреблял их на каждом шагу: даже в этом для него нет ничего затруднительного. Если латынь абсолютно свободна, то она едва ли покажется неестественной. Это язык людей, которые обсуждали литературу, разговаривали и думали на латыни. Это не мертвый, а живой язык. Быть может, стареющий, но это счастливая старость[90].

Такая близость к классической латыни подразумевает тщательное изучение латинской грамматики. XII век достиг высшей точки в ее средневековом изучении, как в узком смысле формального использования латыни, так и в более широком смысле научного понимания литературы. Классическим учебником были «Наставления» (Institutiones) Присциана Цезарейского, составленные в начале VI века. Их популярность на протяжении всего Средневековья подтверждается тысячей сохранившихся рукописных копий и фрагментов. Цельные, содержательные, подкрепленные обширными цитатами из римских авторов, эти 18 книг передавали не только учение о грамматике, но и традиции латинской литературы. Читавший Присциана открывал для себя многочисленные прекрасные пассажи из Цицерона, Саллюстия, Вергилия, Теренция и других поэтов. Для многих эти отрывки были первым знакомством с классическими авторами. Эпоха возрождения классики с неизбежностью должна была стать и эпохой Присциана. Вполне очевидно, что именно он олицетворял грамматику среди скульптур семи свободных искусств, украшающих фасад Шартрского собора, при школе которого Теодорих Шартрский, создавая свое «Семикнижие» (Eptatheuchon), порядком заимствовал у Присциана. Веком раньше Фульберт Шартрский одолжил «одного из своих Присцианов» епископу Венгрии. В 1147 году каноник из Хальберштадта завещал копию Присциана своему собору, поскольку сам покидал этот мир в далеком от собора Труа. Примерно в то же время Присциан стал предметом подробного грамматического комментария Петра Гелия, преподававшего в Париже. «Наставления» Присциана – это большая книга, даже в современном издании занимающая два толстых тома, однако начинающие обычно обращались к более кратким пособиям. Такими были «Большая грамматика» (Ars maior) его предшественника Доната и его же более краткая и популярная «Малая грамматика» (Ars minor). Содержание последней, построенное в форме вопросов и ответов и рассказывающее на десяти печатных страницах о восьми частях речи, частенько заучивали наизусть. Базовой была и другая, краткая работа Присциана, в которой первые двенадцать строк «Энеиды» Вергилия служили corpus vile[91] для анализа, а первому слову, arma, было уделено три страницы, на которых разбирались его характеристики как существительного, род, падеж,