Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

жизни Иисуса “Zealot. Иисус. Биография фанатика” говорит, что, по его убеждению, все четыре евангелиста, “опасаясь подозрений в мятежных настроениях, изо всех сил постарались переложить вину за смерть Иисуса с римлян на карикатурных евреев в лице как духовного начальства, так и кровожадной толпы”[155]. Однако только в Евангелии от Иоанна враги Иисуса обобщаются как “евреи”, в других “все евреи” не требуют казнить Иисуса: там заговор с целью погубить его осуществляет конкретная небольшая группа священников-саддукеев (саддукеи, ессеи и фарисеи составляли три наиболее влиятельных в религии и политике иудейских течения).

К рассказу Иоанна следует относиться с осторожностью. Критически настроенные исследователи XIX века, проводившие различие между “биографическим” подходом синоптиков и “богословским” Иоанна, перестали воспринимать четвертое Евангелие как исторический источник (в наши дни критики даже употребляют выражение “Иоанн-романист”[156]). Тем не менее ученые сходятся в том, что Евангелие от Иоанна обладает большой исторической ценностью. Его отличительная черта – другой взгляд на хронологию жизни Иисуса: Иоанн, например, в отличие от Матфея и Луки, не рассказывает о рождении Христа. Нет там и важных синоптических монологов, в том числе Нагорной проповеди. Но ведь у Иоанна – его самого или позднейших редакторов – иная, нежели у других евангелистов, задача. Ему нужно высветить аллегорические и духовные аспекты.

В сочинении “Иоанн опоздал” библеист Дональд Фостер подчеркивает, что “Иоанн везде и изо всех сил старается изложить подлинную историю жизни Иисуса, тогда как его предшественники распускали слухи и байки”[157]. Фостер пишет:

В том, в чем Матфей, Марк и Лука ему противоречат, они просто ошибались, а если нужны доказательства, достаточно взглянуть, как ясно деяния Иисуса в изложении Иоанна олицетворяют доктринальные истины, синоптикам такой уровень и не снился. Имплицитная аллегория – вот гарантия исторической точности его рассказа[158].

Таким образом, хотя Иоанн порой явно пренебрегает фактологией, он претендует на бóльшую историческую точность. Как и многие авторы следующих эпох, в своем Евангелии он стремится к “всеобъемлющей истине”. Великий литературный критик Фрэнк Кермод (1919–2010) утверждал, что его рассказ сразу начинается как толкование, требующее, в свою очередь, комментариев и толкований[159]. Все линии повествования, по его словам, полны интерпретационного вымысла; каждая линия, будь то история, выдумка или проповедь, должна цензурировать, отбирать, трактовать, заполнять пробелы, устанавливать связи. Этот тип нарратива – неотъемлемое свойство Библии, и нам следует признать его фундаментально новым способом рассказывать о прошлом.

Так или иначе, отношения между историей и библейскими рассказами сложны. “Ветхий Завет – это национальная литература, которая складывалась веками и не лишена известной официозности, – пишет авторитетный богослов Джон Бартон. – Новый же Завет – это литература небольшого религиозного течения, распространявшаяся по всему Восточному Средиземноморью, и в основе ее лежат неофициальные, даже экспериментальные формы”[160]. Можно согласиться с тем, что Иисус действительно существовал и кое‐что из сообщаемого авторами Ветхого и Нового Завета происходило на самом деле (а вопрос, принимать ли на веру, например, сведения о непорочном зачатии, о том, как расступились воды Красного моря, о Воскресении и так далее, оставить на индивидуальное усмотрение), но много ли там истории? Здесь следует снова взглянуть на Ветхий Завет, но под другим углом.

До прошлого столетия ученые нам тут помогали мало – в большинстве своем они были апологетами христианства и считали Библию словом Божьим. Как правило, историю и культуру библейских земель описывали в романтическом, идеализированном ключе, и риторика таких работ в целом подразумевала, что Библия исторически точна. До окончания Второй мировой войны в изучении древней истории Ближнего Востока почти не было специализации. Все занимались всем. Впрочем, с 1918 года раскопки давали все больше текстов и археологических материалов (в одном только Израиле сегодня более 30 тысяч мест, где трудятся археологи), показывающих совершенно иную историю. Но богословы и консервативные ученые отвергали все, что ставило под вопрос авторитет Библии. Один современный исследователь назвал их заложниками “водораздельного” мышления, демонстрирующими всего лишь “эмоции, запечатленные в чернилах”:

Мы всецело готовы признать, что “самые ранние” периоды Библии неисторичны. По мере того, как множились доказательства, мы неохотно соглашались, что столь же неисторичны и более поздние периоды. Первым лишился исторической основы допотопный период. Затем настала очередь патриархов, Моисея, завоеваний и эпохи Судей. Однако подобные заключения претят нам. Мы упорно держимся за историчность одного периода за другим, пока не доказано, что это абсолютно невозможно. Как только мы находим хоть что‐то, что можно как‐то связать с историческими фактами, мы отключаем критическое мышление. Мы всегда настаивали, что библейское повествование исторично[161].

Это слова Томаса Ларкина Томпсона. В конце 1971 года Томпсон (ему теперь уже хорошо за восемьдесят), выросший в Пенсильвании в католической семье, закончил диссертацию об историчности рассказов о патриархах. Среди его экзаменаторов был Йозеф Ратцингер (впоследствии Бенедикт XVI, папа римский на покое), который счел диссертацию не подходящей для богослова, и защита провалилась. Потом издательства католических учебных заведений отказывались печатать эту работу. В 1974 году ее все‐таки опубликовали в Германии, но из‐за вызванного ею скандала Томпсон не получил должности в университете. Он перебивался случайным заработком (трудясь в том числе уборщиком и маляром), пока в 1984 году его не пригласили преподавать в иерусалимской Библейской школе (École Biblique et Archéologique Française de Jérusalem) – управляемом монахами-доминиканцами исследовательском центре, изучающем библейскую археологию и экзегезу. Там Томпсон снова попал под огонь критики – теперь со стороны иудейской общины – за сомнения в исторической точности сюжетов иудейского происхождения.

В 1993 году, после некоторых приключений, Томпсон пришел на богословский факультет Копенгагенского университета преподавать ветхозаветную экзегезу[162]. В дальнейшем он напечатал еще восемнадцать книг. Самая известная, “Библия в истории: как писатели создают прошлое” (The Bible in History: How Writers Create a Past), вышла в 1999 году. В ней Томпсон утверждал, что Ветхий Завет почти целиком складывался с V по II век до н. э. И снова его критики выступили широким фронтом: книгу называли антинаучной (“безответственный, глупый вздор,” “явное вранье”[163]), антисемитской, филиппикой, брошенным христианству оскорблением и даже “угрозой для западной цивилизации”. Конечно, книга далека от совершенства. В ней нет указателя, специфическая библиография, выспренный временами стиль. К тому же Томпсон, желая донести свои соображения, многократно повторяется – может быть, оттого, что прежде его слова часто неверно толковали. Впрочем, основной его посыл убедителен. Кроме того, он высоко ценит Библию как произведение огромного культурного значения.

Томсон уверен, что мы превратно понимаем Библию, если читаем ее как историческое