Деревенский детектив. Рассказы, повесть - Виль Владимирович Липатов

– Не брал я аккордеон.

Остановленный, Анискин сдал назад, повернулся к Гришке и вдруг посмотрел на него такими глубокими и задумчивыми глазами, при каких на лице участкового появлялось известное всей деревне выражение. Это было такое выражение, когда никак нельзя было понять, что думает и что хочет от человека участковый, когда в глазах Анискина вспыхивали яркие точки, привораживающие к себе точно так, как в лунную ночь привораживает одинокий светлячок. И это были такие глаза, которыми участковый глядел вглубь и насквозь, просвечивал, как на рентгене, и по спине человека прокатывался щекочущий холодок.

– Может быть, может быть, – замедленно сказал Анискин. – Может быть, не ты увел аккордеон, Григорий Сторожевой, а может быть, ты… Это дело я еще в точности не знаю, а вот… Ну-кось, пройдем к дверям, Григорий Сторожевой. Я и глину сличу и… Ну-кось, пройдем Григорий Сторожевой!

– Я открыл дверь… – сказал Гришка. – А аккордеон не уводил.

В клубе все еще пулеметом стрекотал аппарат, шел еще фильм «Берегись автомобиля», но ребятишки уже кричали густо и освобожденно, как всегда бывает перед концом сеанса, и ждалось, что вот-вот распахнутся двери, повалит густая и мелкая ребячья толпа. Да, время шло к девяти, и к клубу двигались по-воскресному нарядные пожилые колхозники, смеялись девчата и парни, где-то уже погуживала растрепанным голосом трехрядка.

– Завклубом говорит, – усмехнувшись, сказал Анискин, – что дверь можно открыть простым потрясыванием… Нет, брат, шалишь! Трясти-то ее, конечно, надо, но и высокий рост нужен, чтобы надавить сверху. Крючок-то верховой… Вот я и решил, что только два человека в деревне дверь-то могут открыть – я да ты, Григорий Сторожевой… А!

– Не брал я аккордеон, дядя Анискин!

– А может, и брал! У меня ведь, Григорий Сторожевой, помимо двери, доказательства есть, – ответил участковый и сурово прицыкнул зубом. – Есть.

– Какие еще доказательства? – жалобно спросил Гришка, вынимая руки из карманов. – Это ведь что делается!

– Устные показания продавщицы Евдокии Мироновны Прониной! – официальным голосом ответил Анискин. – Она на следствии показала, что вы, Григорий Сторожевой, обретались у клуба во время дождя. Это раз! А во-вторых, вы при ней угрожали увести аккордеон…

– Врет она, врет! – окончательно испугавшись городского слога Анискина, закричал Гришка и замахал руками, словно открещиваясь. – Когда я мог говорить такое, если я с Дуськой и не разговариваю…

– Не разговариваешь? – вдруг удивленным шепотом перебил его Анискин и тоже взмахнул руками. – Это как так не разговариваешь?

Участковый на шаг отступил от тракториста, трижды поцыкал сразу всеми зубами и заложил руки за спину. Живот у него от этого, конечно, выпятился, и рубаха на груди распахнулась, открыв седые длинные волосы.

– Эх, Григорий, Григорий Сторожевой, – горько сказал участковый. – Я тебя с пеленок знаю, уважение к тебе имею за ударную колхозную работу, вон стараюсь не думать, что ты у завклуба аккордеон увел, а ты мне врешь… Говоришь, что с Дуськой не разговариваешь!

– Не вру, дядя Анискин…

– Как это так не врешь, когда мне Евдокея сказала: «Мы с Гришкой Сторожевым поженихаться решили»… Эх, эх! – Он вяло махнул рукой. – Эх, эх! …Ну да ладно… Приходи завтра в девять часов в кабинету – очну ставку с Прониной произведем… Эх!

Участковый словно нарочно не хотел смотреть на Гришку Сторожевого, который, притихнув, глядел на реку. Как давеча лицо продавщицы Дуськи, лицо парня освещали отблески голубых волн, губы подрагивали. Потом Сторожевой глубоко вздохнул и тихонько пошел в сторону, противоположную той, куда хотел направиться участковый.

А Анискин двинулся к клубу. Он шел себе да и шел, пока не оказался за клубным углом, из-за которого хорошо виделась улица. Здесь участковый остановился.

– Так! – сказал он. – Эдак!

Среди густой уже и шумной толпы к клубу величаво шли трое братьев Паньковых – впереди, как всегда, вышагивал Сенька, за ним – Борис и Володька; как всегда, братья были одеты одинаково и по-одинаковому грозно выпячивали груди и прищуривали черные монгольские глаза; крепкие, такие коренастые, что казались квадратными. Братья Паньковы клином врезались в группы парней на крыльце, расшвыряв их, протиснулись к кассовому окошку.

– Так! – повторил Анискин. – Эдак!

Братья Паньковы всего только прошли сквозь толпу, только купив билеты, картинно остановились на крыльце, а молодежь притихла – гас смех в стайке девчат на ясельной завалинке, отвели велосипеды от клуба те пять-шесть парней, которые в кино идти не собирались, отошли от крыльца, опасливо посмотрев на братьев, парочки. И тихо стало у клуба, как на поминках, когда только садятся за стол.

– Ну ладно! – пробурчал Анискин. – Пойду!

Участковый вышел на клубную площадку, видный всей толпе, героическим усилием нагнулся, почистил сандалии от пыли, распрямился и увидел то, что хотел, – спустившись с крыльца, братья Паньковы скромно стояли в толпе, но все равно вокруг них образовалась пустотка. Вот в нее-то Анискин и вошел, выпуклыми рачьими глазами посмотрел на братьев, держа себя так, словно вокруг не стояли десятки людей, небрежным, обидным жестом поманил братье к себе:

– Ну, подходите по одному, срамцы! И шагайте-ка за мной…

Анискин увел братьев Паньковых за клуб, привалившись спиной к оштукатуренной стене кинобудки, послушал, как еще стрекочет аппарат, как, собираясь бежать на улицу, оголтело кричат ребятишки, и принялся разглядывать братьев тихими задумчивыми глазами – с ног до головы, вовнутрь и через; осмотрел старшего – Сеньку, потом среднего – Бориса, потом младшего – Володьку.

– Из клуба аккордеон увели, а я с вами возись! – задумчиво сказал он. – Мало вас Гришка Сторожевой бил, так мне еще возиться…

Участковый тихонько засмеялся, когда, услышав про тракториста, Сенька Паньков сжал кулаки, а младшие братья подались к нему и примкнули плечами. Ну, стеной стояли братья возле Анискина – квадратные, бугристые от мускулов под рубашками и с черными глазами оттого, что узкоглазой хохотуньей, работящей и свойской участковому бабой была их мать Прасковья, вылившая братьев точной копией с себя. «Эх, Праскева, Праскева, – подумал Анискин. – Всех ты мер баба, отчего же у тебя ребята такие звероватые. Вот этого никогда не понять!»

– Ну, валите в кино! – сказал Анискин, так как аппарат за стенкой примолк, а из клуба с воем поперли ребятишки. – Валите в кино, братовья… Вот будет свободное время – я с вами разберусь…

Участковый отклеил спину от стены, разделив братьев пузом, прошел между ними и сразу же врезался в толпу выходящих из клуба ребятишек. Самые высокие из них были Анискину по сосок, он сверху пошарил глазами по детским головкам, выбрав одну – почернявее и покрупнее, – схватил мальчишонку за подол рубахи.

– Вот ты, Колька Сидоров, –