Юность на берегу моря Лаптевых: Воспоминания - Юрате Бичюнайте-Масюлене

на ногах, играли во всевозможные игры, кто что вспомнит. Юргис в клуб не ходил, потому что не умел танцевать. Мы встречались у меня. Он возвращался, размахивая полами расстегнутого тулупа, и напевал: «Юра, Юрочка, Юрочка-голубушка, я тебя не в силах позабыть. Юра, Юрочка, Юрочка-голубушка, сердцу любо Юрочку любить!» Хотя слух у него был не Бог весть какой, но голос разносился далеко по тундре. А мне было приятно, что общение со мной делает кого-то счастливым.

Наконец построили пекарню и стали выпекать хлеб. На четверых мы получали буханку мокрого формового хлеба. Делили всем поровну, только себе я брала немного меньше, чтобы больше оставалось мужчинам и маме. Раз вся семья напала на меня за то, что я, раньше других возвращаясь с работы, якобы ворую хлеб. Я объясняла, что это не так, что себе я беру даже меньший кусочек, но меня никто не слушал. Мама стыдила меня, я рассердилась и стукнула ее ладонью по спине. Вайдас стал меня бить, а Римантас, мой самый любимый брат, дал мне пощечину. Мой лучший друг, от которого у меня никогда не было никаких тайн, не верит мне и даже дал пощечину! Меня охватило такое отчаяние, что я процедила:

— Римантас, и ты тоже не веришь мне? Так будь же ты проклят!

Мне приходилось слышать, что свои люди дерутся друг с другом из-за куска хлеба, но я не могла представить себе ничего подобного в нашей семье. А теперь? Я сама подняла руку на маму, на самого святого человека в этой юдоли слез! Когда все стихло, дверь отворила Ясявичене и сказала:

— Чего вы деретесь? Надо было сначала у меня спросить. Я все время дома и знаю, что соседка обрезает ваш хлеб.

У меня никто не попросил прощения. Я все еще сердилась на Римантаса, хотя видела, что его мучают угрызения совести за несправедливо данную пощечину. Мы ходили, не разговаривая друг с другом.

Литовка Дзегорайтене вышла замуж за русского, который работал шкипером на барже. Дзегорайтене предложила мне вымыть баржу, пообещав за это три раза в день кормить. Соблазнились трое: я, Ядзя и Закарявичене. Приплыли мы на пристань, идем по набережной, живот подводит, мечтаем, как после работы Дзегорайтене нас накормит. Подошли к баржам. Сидит на бревне русская баба, жжет костер и печет блины — большие, на всю сковороду, как у бабушки в Ужпаляе. А блинов этих целая куча! Закарявичене пошла следом за Дзегорайтене, а мы с Ядзей стоим и не можем оторвать глаза от этой гигантской кучи блинов. С трудом преодолев желание попросить хотя бы один блин, мы повернулись и пошли. Из столовой на пристани доносился запах борща. Как это я, живя в Литве, могла не любить борща — такого ароматного, густого, да еще с сушеными грибами?! А когда мама просила насушить в Ужпаляе белых грибов, я говорила: «Насушу, только если не будешь заставлять есть борщ с ними».

Дзегорайтене отвела нас к месту работы. На барже было шесть кают. Их стены и потолки обиты белыми крашеными дощечками, теперь уже серыми от дыма. С помощью щеток и мыла мы должны были отмыть их до блеска. Работа трудная, нужны силы. Когда же пришло время обеда, Дзегорайтене принесла нам по мисочке сваренной на воде манной каши. На ужин снова получили манную кашу. Так было все три дня. Баржа стала чистой. Теперь-то я понимаю, что за ту нашу работу кто-то положил себе в карман немало денег.

Лед уже начал таять, стали формировать бригады. Это был государственный лов, здесь его называли сокращенно гословом. Я попала в бригаду Бартникайтиса. Вайдевутис уговаривал Римантаса вступить в колхоз. Мы с мамой были против, так как слышали, что выйти из него почти невозможно. Но Вайдас все-таки уговорил его.

В верховьях Яны тронулся лед, вода поднялась и вышла из берегов. Мы опасались, что затопит юрты. Но постепенно вода спала.

Шестого мая мой день рождения. Мама подарила мне баночку мясных консервов, которую мы все вместе съели. Римантас сказал: «Мой день рождения будем отмечать с нельмой и лепешками! Получу талоны на продукты и деньги за выловленную рыбу».

Наконец лед прошел. Римантас и Вайдас со всей бригадой отправились вверх по Яне. Я с ними не простилась — все еще не прошла горечь от ссоры из-за хлеба. Утром перед дорогой Римантас рассказал, что ему приснилось, будто Карачин вырвал у него щипцами все зубы. «Очень плохой сон», — сказала мама. Попрощалась она с Римантасом такими словами:

— Прощай, Римас! Береги себя! Может, больше никогда не увидимся…

После того как мужчины уехали, мы с мамой принялись приводить в порядок «квартиру». Разобрали нары и одни переместили туда, где спал Гудьюргис. Теперь появилась возможность подойти к столику и сесть. Под нарами был слой льда, и я топором колола его, чтобы скорее растаял. Получили письмо от Римантаса — принесли рыбаки. Он писал, что живут они хорошо, едят вволю, бригадир Костя Сергеев очень хороший. «Достать бы еще сахар, жили бы как в Литве!» Жаловался только, что болит ухо.

Я тоже пошла ловить рыбу. Первый раз забросили сеть длиной триста метров и стали тащить. Когда подтащили поближе, запахло рыбой, и этот запах напомнил мне Литву и растущие там огурцы. Над шуршащей от рыбы сетью кричали белые и черные чайки. На одном конце сети была мотня — такой мешок, куда сбрасывают рыбу. Но было ее так много, что не помещалась в мотню. Рыба больно хлестала по ногам. Мы выловили пять тонн, ссыпали все в баркасы, и на этом лов закончился. Одежда промокла, подходящей обуви у нас тоже не было — якуты носили сшитые из брезента и обмазанные дегтем сапоги, которые называли здесь ичигами. Сдавать рыбу наш хитрый бригадир Бартникайтис послал меня и Зосю Калковайте. На пункте приемки уже ждала очередь из баркасов. Дул холодный северный ветер, одежда заскорузла и превратилась в ледяные скафандры. Казалось, что коченеют кости, страшно болели ноги. Наконец мы сдали рыбу. «Если поймают с рыбой, будут судить как за воровство», — предупредил Галковский.

В сеть попадала и мелкая — наподобие кильки — рыбешка, тугунок. Мы исхитрялись иногда полакомиться ею: насыпем заранее в карманы соль, ловим тугунка, откусываем ему головку, вытаскиваем внутренности, в кармане посолим и в рот. Вкуснотища! Рыбу мы ловили для фронта. Из картона я изготовила трафареты «Рыба фронту» и на бочках соленой рыбы масляной коричневой краской ставила это клеймо.

Не всегда удавалось за один раз вытащить