Крепость в Лихолесье - Ангина

твоя беда, — сухо заметил Келеборн, — и я уже начинаю опасаться, как бы она вконец не превратилась в нашу общую. Сначала ты начинаешь воспринимать орков как «народ», потом задумываешь странные «опыты» и берёшь на воспитание какого-то мальчишку, затем произносишь пламенные речи в защиту орков и высказываешься за «сотрудничество» с этими морготовыми тварями… что дальше? Начнешь зазывать этих отродий к себе на службу?

— Вижу, это окончательно сделает меня в ваших глазах отрицательным персонажем.

— И тебя это не пугает?

— Лучше быть отрицательным, Келеборн, — негромко сказал Саруман, — чем совсем никаким. Да, я твёрдо убежден: дальнейшее отношение к оркам, как к плесени на теле Арды, заслуживающей поголовного уничтожения, ведёт к тупику.

— А по-твоему, эти подлые и свирепые твари могут заслуживать иного отношения?

— Да. Хотите увидеть других орков, не подлых и не свирепых? Дайте им повод уважать вас, а не ненавидеть, сделайте шаг навстречу с колосом, а не с мечом в руке.

Эльф отрывисто усмехнулся.

— Орки не способны ни на признательность, ни на уважение — просто потому, что они орки, и их природа бесповоротно искажена Морготом. Поэтому все нелепые затеи «перевоспитать» орков, посыпать их сахарком и представить лучше, чем они есть, заведомо ложны и обречены на провал.

— Вы не хотите даже попытаться, — спокойно заметил Белый маг.

— Такие попытки могут слишком дорого обойтись. Это во-первых.

— А во-вторых?

— Само допущение подобных не то что деяний — мыслей подрывает устои нашего мира.

Саруман, опустив глаза, разглядывал беспорядочные стихийные узелки на кожаном шнурке.

— Я знал, что ты так заговоришь. Но мир меняется, хочешь ты этого или нет, Келеборн, и глупо прятать голову в песок в стараниях этого не замечать. Поэтому — либо мы изменимся вместе с миром, либо уже в обозримом будущем для нас здесь не найдётся места. И твоя беда, — твоя, да и всех эльфов, — в том, что вы слишком боитесь всего нового, и слишком цепляетесь за вещи, уже отживающие своё — как ни отвратительно для вас это признавать. Нельзя бесконечно застрять в настоящем и страдать по прошлому, дружище, мир без развития — это неизменно душный и неживой мир. Такой же затхлый и мертвый, как заросший мхом старый склеп на заброшенном кладбище.

— Это, к счастью, только твоё мнение, — бесстрастно заметил Келеборн, — и я имею полное право его не разделять. И, по мне, уж лучше мир совсем без развития, чем мир, неуклонно меняющийся в худшую сторону.

Один из «лебедей» был уже совсем близко — в бок валуна, на котором сидел Гэндальф, мягко ударила набегающая волна, рассыпалась крупными брызгами. Волшебник аккуратно подтянул подол плаща и вернул сидевшую на пальце улитку на камень — повыше, туда, куда не могли добраться длинные мокрые лапы реки.

— Невозможно навечно ухоронить мир в стеклянной банке, — помолчав, вполголоса произнес он. — А все новое всегда рождается через боль и кровь.

Белый маг оглянулся на него с удивлением.

— Надо же. Довольно странно слышать от тебя подобные высказывания, Серый.

— Это не мои слова. Это сказал мне Саурон.

Взгляд Сарумана, устремленный на Гэндальфа, стал каким-то особенно внимательным.

— Вон оно как. И, по-твоему, он был неправ?

— А по-твоему, выходит — прав?

— Если ты согласен с Сауроном, то о чем нам с тобой вообще говорить, Саруман? — с брезгливой укоризной заметил Келеборн. — Хотя я все ещё надеюсь, что подобные мысли — всего лишь печальное следствие твоего пребывания в Дол Гулдуре, и ты вскоре сумеешь от них, гм… излечиться. Иначе, боюсь, нам с тобой будет трудно отыскать общий язык… особенно если ты и впредь продолжить говорить речами Саурона.

Саруман не ответил — нос подплывающего первым «лебедя» мягко ткнулся в песок. Вслед за ним подоспели и другие; шумно набежали на берег волны, звонко выкрикнул команду кормчий, союзно поднялись весла, роняя в тёмную воду тяжёлые капли. Келеборн вскинул ладонь к груди и приветствовал гребцов коротким возгласом. Эльфы засуетились, спуская с бортиков на берег деревянные мостки. Перед Владыкой нарисовался Эллоир, почтительно подал руку — и, легко взойдя по мосткам, Келеборн шагнул в лодку, слегка качнувшуюся под его весом.

Справа и слева на другие ладьи, взбегая друг за другом по деревянным лесенкам, грузились воины королевской дружины — быстро, споро и слаженно; на всё про всё должно было уйти не больше нескольких минут. Эллоир поднялся следом за Владыкой, перекинулся несколькими словами с кормчим; мостки убрали, и молчаливые гребцы вновь взялись за весла. Пара воинов оттолкнули лодку от берега, ловко впрыгнули в неё сами, и белый «лебедь» медленно подался назад, готовый пуститься в обратный путь, к погруженному в розоватую рассветную дымку лориэнскому берегу.

— Что ж, до скорой встречи, друзья мои, — произнес на прощание Келеборн — он стоял на корме, выпрямившись во весь рост, по-королевски статный, величественный, среброволосый — и княжий венец мягко поблескивал на его высоком бледном челе. — Надеюсь через несколько дней увидеть вас в Лориэне — в добром здравии и, гм, несмотря ни на что — трезвом уме.

— До скорой встречи, Келеборн, — невозмутимо отозвался Гэндальф.

Владыка отсалютовал открытой ладонью. «Лебедь», покачиваясь с бока на бок, развернулся грудью к середине реки — и устремился прочь, оставляя за собой на волнах неглубокий, расходящийся треугольником след. За королевской ладьей потянулись другие — все в такой же пронзительной тишине, кутаясь в полупрозрачную дымку, по мере удаления от берега превращаясь в парящие над водой эфемерные причудливые видения. Стаей белых лебедей уплывая в свою тайную, скрытую за завесой не только тумана полусказочную страну…

— Саруман!

Белый маг заставил себя не вздрогнуть.

К подножию холма скатились несколько струек песка — кто-то торопливо спускался по вырезанным в косогоре земляным ступеням. Это был Радагаст — бледный, запыхавшийся, мрачно-встревоженный, спотыкающийся чуть ли не на каждом шагу.

В руке он нёс продолговатый свёрток из серой ткани.

***

Радагаст не произносил ни слова. Но слова были и не нужны.

Всё было понятно без слов.

Саруман молчал — молчанием тяжёлым, как надгробная плита. Гэндальф медленно выпрямился, держась за верхушку валуна — и внезапно почувствовал себя ужасно старым, старше этого прибрежного камня, старше Андуина, старше маячивших на краю земли Туманных гор, старше всего и вся — просто ожившим куском невероятно замшелой древности, грозящим расколоться на части и рассыпаться в прах от одного только неосторожного слова…

Радагаст переводил взгляд с Сарумана на Гэндальфа и обратно. Странный взгляд — растерянный, болезненно-взволнованный, как будто даже слегка удивлённый.

— Вот, — сказал он хрипло.

И откинул край серой ткани.