История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

преемником последнего короля и занять его место, если уразумеет, какого рода ответственность придется ему нести перед народом. Эти доводы (а может быть, сила и настойчивость выдвигавшей их партии) взяли верх, после чего были согласованы и утверждены все формальности предстоящего процесса.

Показалось ли подобного рода судилище, из-за совершенной своей чудовищности, чем-то невообразимым, или же главные действующие лица постарались внушить англичанам мысль о его невозможности, однако, и это чрезвычайно удивительно, люди, желавшие добра королю и всего ближе стоявшие к сцене, где исполняли свои роли участники этой драмы, не верили в существование ужасного замысла, который уже вскоре обнаружился с полной ясностью. Проповедники, громче других звавшие к бою до и в продолжение всей войны, теперь с не меньшим неистовством вопияли против всякого насилия в отношении короля и любых покушений на его свободу, безрассудно утверждая, что Ковенант (из-за которого, по их же вине, он и оказался ныне в столь опасном положении) и есть для него самая надежная защита.

Несколько ранее принц, желая известить Его Величество о состоянии своего здоровья, послал к нему слугу (так, впрочем, и не допущенного к особе короля); теперь же, узнав, что Гаррисон привез короля в Виндзор, а оттуда доставил в Сент-Джеймс, принц (понимавший, что Парламент уже не имеет никакой власти) немедленно отправил другого слугу с письмом к Ферфаксу и военному совету, в коем сообщил, что получать сведения о здоровье и положении своего августейшего родителя он может лишь через общедоступные печатные издания и публикуемые в них известия. Последние же дают ему основание думать, что по окончании переговоров на острове Уайт (где, как он надеется, был заложен фундамент счастливого мира) Его Величество был перевезен в Херст-касл, а оттуда, некими армейскими офицерами, в Виндзор, не без намерения обойтись с ним еще более сурово и подвергнуть судебному преследованию. Подобный слух, хотя и совершенно чудовищный и неправдоподобный сам по себе, не мог оставить его, как любящего сына, равнодушным, и теперь он обращается к ним, офицерам, ибо в настоящую минуту им дано выбирать: воздвигнут ли они вечный памятник собственной верности и благочестию, возвратив своему государю его законные права, а своей родине — мир и благополучие — слава, доселе не часто выпадавшая на долю столь малого числа людей, — либо станут виновниками нескончаемых бедствий королевства, дозволив совершиться и приложив руку к такому деянию, которое у всех христиан, каких бы несходных взглядов они ни держались, вызовет глубочайшую ненависть, как противное устоям любой религии и губительное для прочности и самого существования всякой системы правления. А потому он настоятельно просит и горячо умоляет их самым серьезным образом принять в расчет громадное различие между этими двумя путями, и тогда, в чем он нимало не сомневается, они выберут именно то, что станет для них самым справедливым, безопасным и почетным — сделаться благими орудиями спасения, защиты и реставрации своего короля, коему одному обязаны они хранить верность. Поступив так, каждый из них сможет с полным правом рассчитывать на даруемый чистой совестью душевный мир, исключительное расположение и щедрые милости Его Величества, искреннюю благодарность и признательность всех добрых людей, а также особую и неизменную привязанность самого принца. Письмо это, хотя и с превеликим трудом, удалось вручить самому Ферфаксу, однако побеседовать с ним курьеру принца не позволили; нам лишь известно, что письмо было зачитано на военном совете и отложено в сторону.

Когда короля доставили в Сент-Джеймс, в обращении с ним обнаружились невиданные прежде грубость и варварство. Разговаривать с королем не разрешалось никому, кроме охранявших его солдат; причем некоторые из них допоздна засиживались в его опочивальне, где запросто пили и курили табак, словно в караульной. Королю не дозволяли выходить из опочивальни в другие комнаты ни для молитв, ни для отправления обычных нужд естества; и то и другое ему приходилось делать в их присутствии и на их глазах. Враги короля столь бдительно следили за тем, чтобы их янычары не поддались влиянию невинного государя или голосу собственной совести, угрызаемой творимой ими жестокостью, что распорядились постоянно менять охрану, а потому эти чудовищную службу всякий раз несли новые часовые.

Бесчисленные и неслыханные дерзости, которые довелось претерпеть этому превосходному государю, когда его привели пред гнусное судилище; царственное величие, с каким держался он посреди стольких оскорблений; твердость и решительность в отстаивании своих монарших прав, которые защищал он неопровержимыми ссылками на закон и яснейшими доводами от разума; оглашение страшного приговора невиннейшему человеку на свете; исполнение этого приговора посредством самого отвратительного из убийств, совершенных с тех пор, как был предан смерти наш благословенный Спаситель, а также обстоятельства этой казни; просьбы и обращения благородных особ, стремившихся предотвратить ужасное убийство; лицемерие и обман, ставшие ответом на их ходатайства; святое поведение блаженного мученика, его христианское мужество и терпение в час смерти — все эти подробности так хорошо известны, что, упомянув их здесь еще раз, мы бы только без нужды огорчили и опечалили читателя, сделав ему ненавистным и отвратительным самое наше повествование. А потому мы не скажем больше ни слова об этой прискорбной трагедии, навлекшей столько позора на наш народ и на исповедуемую им религию.

Не будет, однако, неуместным присовокупить к сказанному краткое описание характера этого человека, дабы потомки уразумели, сколь невосполнимую утрату понесла тогда нация, лишившись государя, чей пример мог бы повлиять на благочестие и нравы народа гораздо сильнее, чем это способны сделать самые строгие законы. Прежде чем вести речь о его достоинствах как государя и короля, расскажем о его человеческих свойствах. Больше, чем кто-либо другой, он заслуживал звания честного человека. Он настолько любил справедливость, что никакие соблазны не могли склонить его к незаконным деяниям — разве что кому-то удавалось, изобразив их в ложном свете, внушить королю веру в их справедливость. Природная мягкость нрава и способность к состраданию всегда удерживали его от суровых мер. А потому он обнаруживал такую готовность миловать преступников, что судьям пришлось сделать ему на сей счет представление, указав, что подобная снисходительность оборачивается ущербом и отсутствием должной безопасности для народа; после чего, обуздав прежнюю свою склонность прощать убийц и разбойников с большой дороги, он быстро убедился, что его строгость принесла благие плоды, ибо число этих тяжких преступлений поразительным образом уменьшилось. Он был чрезвычайно тщателен и щепетилен в исполнении религиозных обязанностей и никогда не предавался забавам и развлечениям, в какую бы раннюю пору они ни начинались, не приняв прежде участия в публичном богослужении, так что в дни охоты