История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

имели превосходных лошадей, а каждый офицер и каждый солдат, его сопровождавший, постоянно держал наготове заряженный пистолет — что решил отказаться от прежнего замысла. Гаррисон уже сообщил королю, что для него нашли хорошего коня; к тому же никто не верил, что Гаррисон позволил бы Его Величеству воспользоваться какой-либо из лошадей лорда Ньюборо.

В общем, с удовольствием проведя в Багшоте несколько часов — хотя ни в одну из комнат его не допускали иначе, как в сопровождении шести или семи солдат, которые, желая слышать, о чем беседуют присутствующие, требовали от них говорить достаточно громко — король печально распрощался с хозяевами, и по его виду можно было заключить, что он уже не надеется увидеть их вновь. Провожая короля, лорд Ньюборо проехал с ним лесом несколько миль, пока Гаррисон не приказал ему повернуть назад.

В тот же вечер Его Величество прибыл в свой Виндзорский замок, но уже вскоре его перевели в Уайтхолл. Во время этой поездки Гаррисон, заметив, что король все еще не избавился от опасений насчет того, что его собираются прикончить (однажды он даже обронил несколько слов о гнусности и порочности такого убийства), прямо сказал королю, что ему не следует предаваться подобного рода страхам и фантазиям, ибо Парламент слишком предан принципам чести и правосудия, чтобы вынашивать столь подлые намерения. Гаррисон заверил короля, что Парламент, какое бы решение он ни принял, будет действовать публичным и законным образом, свидетелем чему станет весь свет, и не допустит даже мысли о тайном насилии. Заставить себя в это поверить Его Величество был не в силах, как не мог он вообразить, что Парламент посмеет устроить над ним открытый процесс на глазах у всего народа.

Впоследствии некоторые офицеры и иные особы, участвовавшие в этих обсуждениях, признавались, что после того, как короля привезли в Гемптон-Корт и армия полностью подчинила своей воле Парламент и Сити, ее начальники стали тяготиться присутствием короля и, не представляя себе, как от него избавиться, часто устраивали тайные совещания о том, что же с ним теперь делать. Большинство офицеров полагало, что, пока король жив, им не удастся установить новую форму правления; когда же он оказался пленником на острове Уайт, их стремление окончательно решить этот вопрос стало еще сильнее. После резолюции о не-обращении самая бешеная партия сочла, что предпринять хоть какие-то меры для осуществления своих замыслов они смогут не прежде, чем умрет король, а значит, именно эта цель, тем или иным способом, должна быть достигнута в первую очередь. Некоторые высказывались за действительное низложение короля — которое было бы совсем нетрудно произвести, ведь Парламент покорно вотировал бы все, что бы ни приказала ему армия. Другие предлагали устранить короля с помощью яда — что наделало бы меньше шума, либо, если такой план окажется трудноосуществимым, просто убить его, тем более, что в людях, готовых это сделать, недостатка не было. Существовала и третья партия, не менее злобная и неистовая, чем первые две, предлагавшая привлечь короля к публичному суду как преступника, что в наибольшей степени послужит к чести Парламента, а заодно станет уроком для всех королей на свете, которые уразумеют, что за совершенные ими злодейства они несут ответственность и могут быть покараны.

Многие офицеры, ссылаясь на прецеденты прошлого, держались первого мнения: низложив короля, они сумели бы учредить новое правление с большей легкостью, нежели в том случае, если бы он был мертв — ведь его сын не смог бы претендовать на престол при жизни отца, тогда как после его смерти он немедленно объявил бы себя королем, другие англичане тоже стали бы его так называть, и, весьма вероятно, таковым признали бы его прочие короли и государи. Если же оставить короля в живых и держать его в строгом заключении, то впоследствии его можно будет использовать — либо устранить при малейшей попытке переворота. Многие офицеры склонялись ко второму предложению — немедленно расправиться с королем. Из опыта, ими уже полученного, твердили они, явствует, что, пока король жив (а подвергнуть его более строгому заключению, нежели то, в котором находился он до сих пор, просто невозможно), всегда будут составляться планы и заговоры с целью его освобождения. По всему королевству у короля останутся сторонники, которые вскоре будут иметь своих людей на их, офицеров, самых тайных совещаниях и, быть может, проникнут даже в армию; и пока освобождение короля сулит столь высокую награду, было бы слишком опрометчиво ручаться, что кто-либо сможет долго противиться подобному искушению. Но если каждый будет твердо знать, что короля уже нет на свете, то все эти опасения исчезнут, в особенности если они, офицеры, поступят со всей партией короля с той строгостью и бдительностью, какие подсказывает им ныне благоразумие. Вероятно, сторонники этого плана сумели бы взять верх, если бы им удалось добиться согласия Гаммонда, который, однако, еще не утратил совесть до такой степени, чтобы добровольно навлечь на себя столь страшный позор, а без его ведома и потворства осуществить подобный замысел было бы нелегко.

Сторонники третьего предложения — а были это исключительно левеллеры и армейские агитаторы во главе с Айртоном и Гаррисоном — не желали и слышать ни о каких других мерах. Привлечь короля к суду, открыто и на виду у всего света, заявляли они, было бы ничуть не труднее, чем низложить его, ведь Парламент правомочен сделать и то и другое; однако прецедент низложения не пользуется авторитетом в глазах англичан, ибо они видят в этом акте следствие могущества какой-то определенной партии, которая, его совершив, всякий раз подвергала народ еще более жестокому угнетению, нежели все то, что приходилось ему терпеть прежде. Вдобавок эти низложения каждый раз сопровождались жестокими убийствами, тем более гнусными и отвратительными, что ни единый из виновников так и не взял на себя ответственность за свои кровавые деяния. Но если король, по обвинению со стороны негодующего народа, будет привлечен к публичному суду за общеизвестные преступления, им совершенные, и за свое дурное правление, то верховенство народа будет таким образом подтверждено и сделается для всех очевидным. Англичанам эта мера принесет великую пользу, ибо навсегда освободит их от тяжких притеснений, коим подвергал их король и за которые ему теперь следует заплатить полную цену. Такого рода судебный процесс и казнь, где все будет совершаться открыто и у всех на виду, станут суровым уроком для других королей и заложат наилучший и прочнейший фундамент для той новой формы правления, которую они намерены учредить. Никто не возымеет желания стать