Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко

— Ты должна просто потолкаться в толпе, послушать, о чем говорят. Выяснить, как настроены рабочие. Только ни в коем случае не встревать в разговоры и не заниматься агитацией.

Маруся и Владимир неторопливо шли в сторону Козловской. Он, слегка склонившись, вел ее под руку: Марусина голова едва доставала ему до плеча. Так повелось еще с весны, что после собраний Вольский провожал Марусю до дома. Было довольно поздно — собрание закончилось около десяти. Свежевыпавший снег так приятно поскрипывал под ногами, и ночь такая тихая… Чуть подморозило, но ровно настолько, чтобы не дать снегу тут же превратиться в грязное месиво.

— Не понимаю, зачем это нужно. И так понятно, что рабочие двумя руками за забастовку, — Маруся упрямо вздернула подбородок.

— Ну, ты все-таки сходи, — уклончиво улыбнулся Владимир и, тут же посерьезнев, сказал: — Слушай, я давно хотел тебя спросить…

— О чем?

— О приговоре.

Скорее почувствовав, чем заметив, как сразу замкнулось Марусино лицо, он быстро добавил:

— Если не хочешь, можешь ничего не говорить.

Маруся с вызовом взглянула на него:

— А что тебе непонятно? Что я хотела избавить мир от этой мрази? — Заметив, что Вольский невольно поморщился, горячо продолжила: — Да-да, мрази. Если я тогда, в октябре, решилась убить Луженовского, зная о его преступлениях лишь с чужих слов, то теперь, когда я была там, в этих деревнях, и все видела своими глазами… Когда я вспоминаю мужиков, сошедших с ума от истязаний, безумную старуху мать, у которой пятнадцатилетняя красавица дочь бросилась в прорубь после казацких ласк, то никакие силы ада не остановят меня от выполнения задуманного…

Маруся до крови прикусила губу.

Владимир успокаивающе и сочувственно погладил ее по руке:

— Я знаю, все знаю. И понимаю тебя. А спросить хотел не об этом. Вернее, попросить…

Вольский замолчал, словно подыскивая нужные слова.

— Очень часто тот, кто выполняет казнь над мучителями народа, потом гибнет на эшафоте. И гибнет с радостью, потому что, идя на акт, не скрывает ни своего имени, ни сущности поступка. Это понятие и оправданно: пусть негодяи знают, за что расплачиваются. Такая гибель едва ли не больше служит нашему делу, чем сам акт возмездия. Но, Маруся…

Он остановился. Маруся выжидательно смотрела на него.

— Маруся, если дойдет до этого… Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что постараешься остаться в живых.

Повисло напряженное молчание. Такой просьбы она явно не ожидала — просто об этом не думала — и теперь не знала, как быть. А он ждал.

Собравшись с духом, она вздохнула и тихо, но твердо сказала:

— Извини, Володя. Но такого обещания я дать не могу. Ты же сам понимаешь…

Опять молчание.

— Понимаю.

Он взял Марусю под руку и повел дальше. Марусе казалось, что сердце у нее в груди бьется так гулко, что его слышит вся улица. Почему он об этом заговорил именно сейчас?

Они и так шли небыстро, а когда до Марусиного дома осталось всего ничего, Вольский совсем замедлил шаг. И Маруся тоже едва переставляла ноги, с ужасом думая: вот сейчас они подойдут к двери, настанет неизбежная минута расставания, и неизвестно, как все сложится завтра и потом…

Внезапно Владимир остановился и как-то сердито проговорил:

— Нет, это невозможно!

Маруся вопросительно вскинула на него глаза. Он наклонился, его лицо оказалось совсем близко:

— Я знаю, что не имею права говорить то, что сейчас собираюсь тебе сказать. Но теперь, когда мне завтра выступать на сходке, а ты в любой момент можешь быть призвана исполнить приговор над Луженовским… Я женатый человек, старше тебя на Бог знает сколько лет…

— Всего-навсего на семь, — улыбнулась Маруся, — не так уж и много.

Разговор принял неожиданный для нее оборот, но в глубине души она давно ждала и хотела этого.

— Все равно. Я женат… Но ты ведь знаешь, это только формально. Валентина давно от меня ушла, и… — Владимир словно споткнулся.

— Не надо об этом, — тихо сказала Маруся, — не вспоминай, если тебе так больно.

Никогда прежде Владимир не упоминал о своей жене, эта тема для них была запретной. Да Марусе никогда и не хотелось не то что о ней говорить, даже вспоминать о ее существовании.

— Нет, — Вольский говорил с каким-то страстным напряжением. — Нет. Было больно когда-то, казалось, все на свете бы отдал, чтобы она вернулась. А сейчас я не хочу, чтобы она возвращалась. Сейчас я понял то, что Валентина чувствовала едва ли не с самого начала — наш брак был ошибкой. И я ей не подхожу, и не такая женщина нужна мне.

Тут Владимир на секунду замолчал, словно собираясь с духом.

— Мне нужна такая, как ты.

У Маруси перехватило дыхание. Она молчала, растерянная и смятенно-счастливая, ожидая следующих слов и боясь поверить услышанному.

— Я не говорю — сейчас. Я понимаю, тебе трудно вот так ответить. Но если ты не против… Если ты меня хоть немного любишь… Пусть не сейчас, но скажи, что ты согласна стать моей невестой потом, когда я стану свободным. Скажи, и я обещаю, что незамедлительно начну дело о разводе.

Маруся коротко вздохнула, хотела что-то сказать — и не смогла, только смотрела в его взволнованное лицо сияющими глазами. А он ждал, и, чем дольше длилось молчание, тем тревожнее становился взгляд.

— Маруся — нет? — спросил он упавшим голосом.

— Нет, — решительно и звонко сказала она. — Нет.

Вольский отстранился. Он вдруг весь как-то осунулся и постарел. Но Маруся притянула его к себе за рукав и выдохнула:

— Нет — потому что я не хочу ждать так долго.

Ждать, пока ты разведешься. Я