Савва Мамонтов - Марк Исаевич Копшицер

И в Абрамцеве было решено сделать что-то (хотя еще не знали, что именно), чтобы собрать предметы народного творчества, пробудить в людях интерес к нему, возродить народные промыслы и сделать их плоды украшением не только народного быта.

И вот тут, к счастью, появилась в мамонтовской компании Елена Дмитриевна Поленова. Случилось это вскоре после женитьбы Василия Дмитриевича на кузине Елизаветы Григорьевны – Наташе Якунчиковой.

28 ноября Елена Дмитриевна пишет своей приятельнице: «Ты спрашиваешь, с кем часто вижусь. Решительно ни с кем, кроме своих. Вообще я ближе всех с Наташей (женой В. Д. Поленова. – М. К.), которая оказалась преоригинальным и преинтересным субъектом, и с m-me Мамонтовой, которая тоже очень симпатична…»

Вот этим трем женщинам и принадлежит заслуга возрождения народного творчества, создания столярно-резчицкой мастерской.

Елизавета Григорьевна отдала этой мастерской весь свой административный талант, самоотверженность, Елена Дмитриевна – свое незаурядное художественное дарование, а Наталья Васильевна Поленова стала историографом этого предприятия.

Начало созданию мастерской положила Елизавета Григорьевна осенью 1882 года, решив сделать мастерскую неким ответвлением обычной школы. Задача была поначалу практически-нравственная: удержать крестьян в деревне, которая скудела и беднела, по мнению Елизаветы Григорьевны, оттого, что молодые люди уезжали на обучение ремеслам в город, а потом так и оставались там. Конечно, остановить этот естественный процесс было невозможно – он был характерен для того времени, но чтобы замедлить его, хотя бы для окрестных деревень, и решила Елизавета Григорьевна создать с осени 1882 года столярную мастерскую. Дети, учившиеся в абрамцевской школе, должны были получать одновременно с общим обучением еще какую-либо специальность, которую могли бы применить в деревне.

Быстро росла коллекция кустарных изделий, предметов народного быта. Крестьяне близлежащих деревень, прослышав, что Мамонтовы покупают всякую всячину, сами приносили старые прялки, вальки, расписанные дуги – и продавали их. Когда в компанию вошла Елена Дмитриевна, они вместе с Елизаветой Григорьевной стали обходить близлежащие села, покупали интересную бытовую утварь, и пока Елизавета Григорьевна расплачивалась с хозяевами, Елена Дмитриевна набрасывала акварелью эскизы с тех изделий, которые представляли художественную ценность.

Увидев эти эскизы, Васнецов пришел в восторг и уговаривал Елену Дмитриевну использовать их для создания образцов мебели, которая изготавливалась бы в столярной мастерской, то есть не просто мебели, а художественной мебели. Елена Дмитриевна мнением Васнецова очень дорожила, считая себя в какой-то мере его ученицей, считала, что она «набиралась около него понимания русского народного духа».

Вняв совету Васнецова, она купила на базаре обычный кухонный шкафчик и расписала его цветами, как некогда Васнецов расписал в абрамцевской церкви клиросы. Написала она на этом шкафчике и птицу Сирин. Васнецову роспись эта понравилась, он написал на шкафчике стилизованных сороку и ворону. Потом Елена Дмитриевна сделала эскизы угловых шкафчиков и расписала их. Шкафчики эти должны были стать образцами для работ учеников. В одном из писем Елена Дмитриевна сообщает, что она поделилась с Саввой Ивановичем мыслью о том, «чтобы в абрамцевской мастерской производилась такая мебель, а потом под руководством художников окрашивалась тоже какими-нибудь троицкими маляришками, из тех, которые там посуду расписывают… и потом ставить для продажи на кустарную выставку».

Савва Иванович охотно шел навстречу этому предприятию, финансировал его и отдал свой кабинет под музей кустарных изделий. Но так как столярная мастерская была весьма отдаленной областью его интересов, мы и закончим здесь краткий рассказ о ней…

Глава III

В этой главе мы вернемся на несколько лет назад и расскажем об одной из сторон деятельности Мамонтовского кружка, которой не касались раньше намеренно, – о театральной деятельности.

«Театральная деятельность» – это, собственно, звучит пока что неоправданно громко. Театральной деятельностью – без кавычек – можно будет назвать ее лишь через несколько лет.

А началось все с увлечений довольно скромных и весьма распространенных в те времена почти во всех интеллигентных семьях: с коллективных чтений. Трудно сказать, когда и как эти чтения начались, по-видимому, сами собой возникли из увлечения литературой и потом, по мере расширения круга знакомств, расширения поля самостоятельной деятельности, выливались иногда просто в чтения более или менее обширной компанией, иногда в чтения с распределением действующих лиц по ролям.

Более систематично проводились чтения, когда Мамонтовы жили в Москве.

В большом кабинете Саввы Ивановича накрывался сукном длинный стол, рассаживались «артисты»: члены семьи Мамонтовых, художники Репин, Поленов, братья Васнецовы, Левицкий, Неврев, Николай Кузнецов, а потом и дети, племянники и племянницы, становившиеся год от года все более многочисленными, ибо росли они буквально как грибы: и «Федоровичи», и «Анатольевичи», и «Николаевичи», и двоюродные братья и сестры Елизаветы Григорьевны – Якунчиковы, Алексеевы.

Выбиралась пьеса (Шекспир, Шиллер, Островский), распределялись роли, и осенний или зимний вечер проходил шумно и весело.

Скоро, однако, это перестало удовлетворять участников кружка. Предприимчивому и неутомимому на выдумки Адриану Викторовичу Прахову пришла мысль устраивать в мамонтовском доме живые картины. Они были в то время в моде.

Тогда, кстати, и произошел тот курьез, о котором рассказывает в своих воспоминаниях о Савве Ивановиче двоюродный брат Елизаветы Григорьевны, Костя Алексеев – Константин Сергеевич Станиславский (этот псевдоним Константин Сергеевич выбрал себе несколько лет спустя). «…Ставился апофеоз, изображавший богов Олимпа. Из столов нагромоздили два этажа; наскоро рассаживались боги и богини; все мальчики с седыми бородами, которые их еще больше молодили, ждали Зевса, который задерживал антракт и срывал успех. Зевса изображало очень почтенное лицо из художественного мира. Савва Иванович сам побежал за ним и провел его через публику, закутав пледом. Зевс торопливо лез на второй этаж, Савва Иванович его подталкивал; еще один толчок – и Зевс наверху, а плащ остался внизу, он зацепился за первый этаж, и Зевс на троне в костюме Адама, точно в бане на полке; гомерический смех богов, конфуз и смущение богинь, но Савва Иванович не сразу отдал плащ провинившемуся Зевсу, он потомил его и даже испугал. „А ну-ка, давайте занавес“, – крикнул он за кулисы. Паника, а Савва Иванович залился своим типичным смехом с катаральным хрипом, заканчивавшимся катаральным кашлем».

В этих воспоминаниях, прочитанных публично со сцены Художественного театра, где происходило чествование памяти Саввы Ивановича, Станиславский, конечно, не мог назвать того «очень почтенного лица из художественного мира», с которым приключился такой конфуз. Но впоследствии он раскрыл эту загадку. «Почтенным лицом» был сам инициатор живой картины – Адриан Викторович Прахов.

Живые картины, как и чтения, постепенно прочно вошли в быт Мамонтовского кружка, приведя в конечном счете к серьезнейшему предприятию – созданию Русской частной оперы, которая сыграла столь значительную и прогрессивную