За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Ну да, – ответила Таня. – Тебя назначили военным врачом в Третий Терский казачий полк. Сыр имеется в наличии, будешь?

– Буду. И сесть хочу.

Она помогла ему принять вертикальное положение, принесла ломоть козьего сыра, он поел немного, ослаб и упал обратно в кровать.

Но на следующий день силы обильнее вернулись к нему, он не только дольше сидел, но даже сумел встать на пару минут, подойти к зеркалу и увидеть в нем сущий скелет, белую мумию: глаза провалились, на голове зеленоватым мхом едва отросли волосы, полностью сбритые во время тифа. От жуткого зрелища он пошатнулся, и Таня едва успела вернуть его в постель. Но он уже не так быстро проваливался в небытие, и она подробно рассказывала ему, как в октябре он отправился во Владикавказ, поселился в этой убогой квартирке, вызвал ее телеграммой, она приехала и ужаснулась.

– А ты мне: «Временно, временно, скоро кое-что получше подберут». Не помнишь?

– Припоминаю, – бормотал он, и память оживала. Рассказы Тани поначалу звучали чем-то сухим и непонятным, как теоретические выкладки Додерляйна, но постепенно обретали очертания и цвет, становились доступными, словно те же акушерские предписания после того, как он впервые сделал операцию с поворотом на ножку.

– Здесь у нас Терек течет в пяти минутах ходьбы, – говорила она, и он привыкал к мысли о том, что теперь вместо Днепра – Терек.

А Таня продолжала восстанавливать разрушенные каркасы, перекрытия и фасады его воспоминаний, рассказывала, как они вместе ездили в октябре по госпиталям Северного Кавказа и действительно однажды, жутко голодные, объедались арбузами на станции Беслан. А потом началось наступление белогвардейцев на чеченские аулы, в которых сформировались отряды не подчиняющихся никому абреков, совершавших набеги и на белых, и на красных. Они даже железную дорогу разобрали и куда-то перепродали. Терпеть эти бесчинства больше не оставалось возможности, и генерал Колесников бросил силы Терского войска на Чечню. Таню брать с собой уже стало небезопасно.

– И однажды тебя привезли в скверном состоянии, ты весь дергался, ругался, жаловался на головные боли…

– Взрыв! – вспомнил он.

– Да, тебя контузило во время взятия аула Шали. Но тогда ты все помнил. Только был страшно злой на все вокруг. И тебя ломало при движениях, из тебя выскакивали всякие нелепые позы.

– Арлекин, – вспомнил он.

– Хуже. Как будто кукла-марионетка в руках неопытного кукловода.

– Да, я помню. – Михаил Афанасьевич задумался и вспомнил тусклую свечку, вставленную в горлышко бутылки из-под керосина. Живительное тепло той свечечки расплылось в нем, и он почувствовал, что именно сейчас наконец по-настоящему ожил. – Я ехал, вагон трясло безумно, а меня взял рассказ…

На него тогда нахлынули горячие воспоминания о маме и брате Николке, как в октябре 1917 года в Киеве шли бои и милый Николушка заслонил собой маму, когда посыпалась шрапнель. И как-то само собой доктора Булгакова и впрямь взял рассказ, он написал его единым махом и, не задумываясь, поставил пафосное название – «Дань восхищения». Просто потому, что восхищение окатило его с головы до ног. Он впервые в жизни ощутил невероятное и ни с чем не сравнимое счастье писательского творчества. И этот рассказ убил доктора Булгакова. Но вместо него он родил Булгакова писателя.

– А где та газета с моим первым рассказом? – беспокойно спросил выздоравливающий.

– Имеется, – деловито отозвалась жена и принесла его первую публикацию в газете «Кавказ». Он положил ее себе на колени и стал гладить, как будто кошку, и газета замурлыкала, ласково потираясь о своего хозяина.

– Да, Тася… – впервые счастливо выдохнул скелетик. – Теперь я, кажется, все помню. А что не помню теперь, вспомнится в ближайшие дни.

Потом он спросил:

– А что же теперь происходит? Далеко ли на север ушел Деникин?

И увидел ужасные глаза Татьяны, из-под которых уста промолвили сердито:

– Далеко. Да только не на север, а на запад.

– Помилуй… Куда же они? На Польшу, что ли, пошли?

– Поближе. Они, Миша, бежали. До Новороссийска. А оттуда – в Крым. Под натиском красных.

– А здесь, во Владикавказе? – в ужасе спросил скелетик, и на голове зашевелился мох.

– И здесь, Миша. Уже много дней. Красные.

– И ты… Ты не увезла меня подальше от них?

– Помилуй! Мне два врача авторитетно сказали, что дальше Казбека мне тебя не довезти! «Вы что, хотите его смерти?»

– Я сильный! Я победил морфýшку! Я бы не умер. Это ты, слабая женщина, побоялась. Как ты могла!

От обиды и неожиданности Таня заплакала.

– И нечего тут реветь! – проскрипел злой скелетик.

Осознание того, что они оказались снова на территории большевиков, ударило его взрывной волной, контузило, и он повалился на кровать, дергаясь в угловатых арлекинских конвульсиях.

Несколько следующих дней они почти не разговаривали друг с другом. Он обиделся, что не вывезла его вместе с белогвардейцами. Она – что он на нее за это разгневался.

Лишь через несколько дней, прошедших с тех пор, как он узнал о своем страшном положении, они помирились. Впервые скелетик вышел из дома погулять. Впрочем, на нем уже стало обретаться мясцо, мышцы действовали смелее, ноги ходили, руки двигались, хоть и подергивались постоянно. Жена раздобыла говяжью печенку, сварила с морковкой и луком, навертела паштета и откармливала мужа вкусной коричневой массой.

Весеннее солнце озаряло и оповещало мир живых радостью о том, что они еще живы. Опираясь одной рукой о тросточку, другой – о локоть верной жены, бывший доктор Булгаков вышел из дома номер 9 и медленно поковылял в сторону Терека. Они шли мимо двухэтажных и одноэтажных кирпичных и каменных домиков, смыкающихся друг с другом сплошной стеной. Идти-то всего метров двести, но казалось, расстояние бесконечное.

– А я каждое утро сюда за водой бегаю, – засмеялась Татьяна.

Они вышли на берег Терека, несущего свои хлопотливые вешние воды с гор Кавказских на север, чтобы потом повернуть их на восток в подарок Каспию. И сразу вспомнилось, как впервые вышли вот так же в октябре прошлого года, когда здесь вовсю утверждалась власть Вооруженных сил Юга России.

– Маленький, серенький, – повторил Булгаков сейчас в конце марта свои тогдашние октябрьские слова.

– Да уж, не Днепр, – повторила Лаппа свои.

– На что мы живем? – спросил муж.

– Чтобы жить, – пожала плечами жена.

– Я не это имею в виду. На что – на какие средства? На что ты покупала сыр, яйца, курятину, лепешки? Паштет из печени откуда?

– Цепочку мою помнишь? Толстую такую.

– Золотую?

– По кусочку откусываю кусачками и продаю. Уже половина осталась.