Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес - Пётр Георгиевич Паламарчук

едва лишь начали сквозить, и мне, только защитившему диссертацию в институте государства и права Академии наук, все ни за что не хотелось верить в их истинность, ибо сие было уж излишне вопиющим нарушением даже тех хилых законов, какие тогда худо-бедно пока продолжали действовать. Причем грозило оно в случае сбыточности скоро сделаться необратимым.

В бесплодных спорах со своими двумя спутницами про то, что передаваемые россказни есть голые слухи и ни одна из них не видала описываемого с чужих слов воочию, прошли оба часа неспешного проползания электрички до районного центра, так что не удалось даже толком подразобрать бумаги, касающиеся продолжения Казанской истории. А выехали мы из дому в пятницу днем с тем, чтобы переночевать в исполкомовском приюте для гостей и заутра рано двинуться автобусом на Высоковск, где следовало слезть у какой-то еле заметной развилки и еще пешеходить версты две раскисшим проселком до Селинского села.

Так вот, не успели мы получить квиток с печатью на проживание, взять ключи и вступить вовнутрь казенной пятиэтажки, как местная радиотрансляция гаркнула навстречу во всю мочь: «Прямая передача из двух самых лодырских точек города. Поголовная проверка бездельников посредством милиции и добровольных помощников — народных дружин». Местами же, наиболее обихоженными сачками, оказались — кто б мог подумать?— пивной ларек и книжный магазин. Впрочем, нечему особо дивиться: ведь долгие годы по обычному для власти советов свойству оборотничества крестьяне постоянно должны были наведываться в большие города на поиски произведенных ими самими съестных припасов, а горожане соответственно когда только могли шастали по деревням за выпущенными в столицах книжками, — и все чувствовали себя как бы при деле. Касательно же пития и вовсе грех не пройтись — вся Москва и Подмосковье уже ведали, что то ли немцы, то ли чехи не так давно, как раз перед очередными гонениями, обустроили тут линию своего производства, и темноватое «Клинское» вплоть до Горбачева поветрия славилось как лучшее среди всех прочих пив.

Таким образом, спор о правопорядке был разрешен окончательно внешними силами и не в мою пользу. Начальство вновь решило перетянуть болты, а замордованный русский человек, врасплох застигнутый постовыми при дяде с микрофоном, зачем-то с готовностью выдавал свое подлинное имя и место-должность с адресом, сам подставляя шею под ножик нового дурацкого почина, — слушать подобный лепет было не только противно, но обидно и стыдно.

...Тем не менее, начхав по отечественной привычке на все опасы, мы уже с вечера и пенного попробовали, и книг накупили; утром же, снабдившись семечками, чтобы ощутить близкое единство с окружающею природой, двинули к месту назначения, кляня про себя блатную бригаду, которой сообразительный Чохов выдал теплый богатый собор посреди старого города.

Селинский батюшка представлял собою образец хозяина, доподлинного рукодельного мужика духовного звания, потому что при всей видимой бедности и враждебном отношении со стороны упертых совхозных сил — первое же появление кого-то помимо старичья на службе неминуемо влекло за собою проработку в правлении — сумел удержать приход и не сдать храм под овощное хранилище. Жил он буднями на Москве, сюда приезжая к субботней всенощной и воскресной обедне да еще по двунадесятым праздникам и на Светлой неделе, но тем не менее управился и кирпичный дом священнический поставить, да и все обширное храмовое строение, совсем не отвечавшее обнищавшему и полувыморочному селу, содержать в относительно терпимом порядке.

Церковь была аж о трех престолах; при этом, как обычно водится вне города, на зиму большущий главный объем затворялся плотно пригнанной дверью, подбитой ватой, а служба правилась в невеликой отапливаемой печью трапезной. Срединное помещение отпиралось лишь к Пасхе и вновь опечатывалось после Покрова. Из-за этого, кстати, довольно часто церкви в народе называют не по главному престолу, каковой должен по правилам быть посвящен Господскому празднику, на чем особенно настаивал в прошлом веке приводивший в порядок приходскую жизнь московский митрополит Филарет Дроздов, а по круглый год действовавшему приделу почитаемого святого или иконы, обычно чудотворца Николая либо образа Божией Матери.

Всенощная начиналась, тоже в отличие от столиц, гораздо ранее, часов около четырех, и читалась в сокращении, чтобы милосердно позволить старухам добраться засветло до дому. На этот раз к вечерне явилась всего одна (1) бабушка — так что, если здесь удобно так выразиться, отцу настоятелю нас Бог на шапку послал: с трудом втолковавши ей, что по случаю прибытия высокой комиссии службы не будет, он посвятил весь вечер работе с бригадой. Опись ему была не менее любопытна, нежели нам, — будучи примерным хозяином, отец Владимир не успел еще добраться до постижения сложных вопросов церковного искусства и всякий раз придирчиво спрашивал век, достоинство, основания для оценки, приглядывался не только к фотокамере, вспышке, но и к удлинителю и даже буржуйской сгибчивой стальной рулетке, вместе листал клировые книги и изучал после девиц в их лупу пробы с клеймами ольдерменов на редких лампадах из серебра.

Иконостас главного храма был о пяти ярусах, на верхние из которых даже германская лампа не умела добросить достаточно света, а всех предметов, кои могли бы похитить предполагаемые злоумышленники, сперва казалось столько, что и за неделю не управиться. На самом деле кончили мы начерно свое двусмысленное занятие глубоко под вечер — а ведь мне, в отличие от уставших донельзя спутниц, надо было еще все двенадцать пленок сегодня же проявить, чтобы назавтра уже исправить неизбежную долю огрехов и лишний раз в сей только Господом не забытый угол не дергаться.

Батюшка лишь однажды оказал немалое смущение, когда дело дошло до образа Казанской Богоматери при теплом приделе того же имени, в котором под стеклом прямо посреди иконы тускло блестел какой-то непонятный кус материи с серебряною опушкой. После неоднократных отнекиваний он сознался, что, по рассказам прихожанок, помнивших еще его предместника, это была частица Ризы Господней.

Тут словно некий невидимый ток пробежал по затемненному помещению. Шутка ли: подлинная Риза (а точней, еще ее небольшая частица), по преданию, сотканная без швов, в коей вели на распятие Спасителя, поделенная сторожившими его воинами, была несколько веков спустя захвачена шахом Аббасом в Грузии и преподнесена им затем первому царю из династии Романовых при его отце, Патриархе Филарете, в дар в 1625 году. Сперва на Москве к ней отнеслись весьма-таки приглядчиво, но уже вскоре по причине непрестанно сотворявшихся исцелений установили всенародное поклонение и даже особый праздник Ризположения июля 10-го дня. О всех тех происшествиях было сложено нарочное Сказание, а Риза помещена в главном, Успенском соборе Кремля в