Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко

Православная Церковь, сохранившая в чистоте все заповеди Христа, учение апостолов и святых отцов церкви, дала православным христианам четкие и однозначные представления о добре и зле. Терпение здесь не стало терпимостью — понятием философско‐правовым, вместо нравственно‐богословского, не было отделено от человека, как источника и носителя нравственности.

Терпимость к нравственному злу — основа западной толерантности

Коренной переворот в оценке добра и зла произошел на Западе после отступления Католической Церкви от Православия. Но вопрос о теодицее — оправдании Бога, терпящего зло в сотворенном Им мире, стал занимать западных богословов и философов начиная с блаж. Августина (ум. 430 г.) и первого схоласта Боэция (ум. 524 г.). Некоторые современные исследователи творчества блаж. Августина считают, что именно он сосредоточил внимание западных богословов на проблеме теодицеи и связал появление зла в мире напрямую с несовершенством сотворенного Богом мира, так как мир создан из «плохого материала» — из «ничего»[1654]. «Был Ты и „ничто“, — писал блаж. Августин в „Исповеди“, — из которого Ты и создал небо и землю: два тела, одно близкое к Тебе, другое близкое к „ничто“; одно, над которым пребываешь Ты; другое, под которым ничего нет»[1655]. Переводчик текста «Исповеди» и знаток творчества блаж. Августина М. Е. Сергеенко так прокомментировала этот отрывок: «Бл. Августин дает формуле de nihilo точный смысл: материал для создания мира был сотворен Богом, тварный мир создан de nihilo — не de Deo. Происхождение твари de nihilo накладывает на нее печать конечности и злобности, но так как она создана Богом, то это делает ее онтологически доброй. Эта онтологическая двойственность сообщает ей двойственный аспект и в плане этическом. Тварь непостоянна и грешна, потому что она из „ничего“: ей присуща слабость отпадать от Бога»[1656]. Также блаж. Августин рассуждает об ограниченности человеческой природы, не позволяющей духом охватить целое мира, как еще одной причине существования зла[1657]. Следует сразу сказать, что в понимании природы добра и зла блаж. Августин стоял на ортодоксальной христианской позиции, признавая одно субстанциональное начало — Бога, как источник и начало всякого добра. Зло не является равноценным добру, — считал он, — а лишь обозначает «ненормальность в бытии, как недостаток и отсутствие (privatio) добра в природе»[1658]. И вопрос об оправдании «несубстанционального» зла, производимого искаженной греховной наклонностью волей им решался в контексте Промысла Божьего о человеке, когда зло используется в интересах добра. Так, считая чувственную похоть «проводником первородного греха по преимуществу», блаж. Августин говорил, что она является «положительным злом»[1659], которое побеждается потом добром крещения и приобщения к Богу в таинствах церкви. Следует допустить, очевидно, что сложнейший вопрос о теодицее, относящийся к числу трудноразрешимых проблем, хотя и был поднят для обсуждения блаж. Августином, но лишь в последующих трудах западных богословов получил новую, принципиально иную акцентировку — сосредоточенность на проблемах «ничто» и на оправдании, а не объяснении зла. Блаж. Августин в «Исповеди» спрашивает Бога, как это может делать ребенок — просто и искренне — о проникновении зла в мир, Им сотворенный: «Почему это произошло?» Здесь блаженный выступает как лицо, сострадающее Богу, а не как философ, требующий ответа. Но, очевидно, в эти тонкости в период схоластического богословия никто не вдавался, а мысли блаж. Августина по поводу существования зла в мире стали предметом формально‐логических спекуляций. Уже у Боэция в «Утешении философией» (книга IV) проблема теодицеи стала рассматриваться с точки зрения гармонии Целого. Боэций стремился логически доказать, что в мире, которым руководит Бог, зло может быть только относительным, иллюзорным, касающимся только человека, на деле подвластным Творцу и даже используемым Им для подчеркивания красоты и величия добра[1660]. Систематизатор учения Католической Церкви Фома Аквинский в главном своем труде «Сумма теологии» также рассмотрел тему теодицеи с позиции гармонии Вселенной. «Все сущее, — писал он, — в той мере, в какой оно есть сущее, есть благо и…зло существует лишь в благе, как в своем субстрате»[1661].

В постсредневековой Европе проблема «ничто» стала предметом особого внимания протестантских богословов и философов, что было подхвачено сначала немецкими философами, начиная с Якова Бёме и заканчивая представителями основных философских школ, и особенно в XX в. — экзистенциалистами и неофрейдистами, видевшими в этой категории не зло, а продуцирование добра — свободу[1662]. Смена ракурса внимания с системы Вселенной на «ничто» была не случайна, она была связана с перемещением внимания у протестантов с мира на человека. Сам термин «теодицея» предложил в начале XVIII ст. протестантский философ Лейбниц, вместе с изложением своего учения в трактате «Опыт Теодицеи о благости Бога, свободе человека и происхождении зла».

Отметим сразу, что православные богословы по‐другому описывали сотворенный мир до грехопадения человека. Рай, где пребывали люди, представлялся им «как Божественное место и достойное жилище человека, имеющего образ Божий»[1663]. Человек потерял его после грехопадения. Но «почему произошел неверный выбор (у некоторых ангелов и прародителей человеческого рода) — объяснить нельзя. Зло Богом не сотворено и поэтому оно само по себе является бессмыслицей, которая необъяснима»[1664].

Для Католической Церкви проблема теодицеи получила важное теоретическое значение, так как в связи с отступлением от некоторых православных догматов стало необходимо объяснять и оправдывать многие практические стороны отступления от христианских норм добра и нравственности. Западная церковь и практически оправдывала существование зла через отказ от полнокровного духовно‐церковного окормления мира (общества, государства, культуры, природы), когда активно окунулась в политическую жизнь и подчинила интересам политики дар миссионерского служения. В результате все эти сферы, находясь вне истинного церковного окормления, были предоставлены сами себе. Как следствие этого появилась моральная мотивация схоластов, оправдывавшая не духовное, а рациональное и административное оцерковление общества, государства, культуры и природы. Формализация отношений паствы и пастырей заставляла последних прибегать к организованным формам контроля за поведением инакомыслящих. Печально известны массовые преследования и физическое уничтожение еретиков; крестовые походы, в том числе против православных христиан; создание военно‐монашеских орденов и т. д.

То, что рядовых верующих Церковь сделала «покупателями» благодати, не могло не привести к печальным результатам: зло, как и добро, перестали восприниматься на их христианской метафизической глубине, но начали ощущаться на мифологическом персонифицированном уровне полуязыческого мистицизма. Зло пугало своим натурализмом, а добро поражало своей искаженной детскостью — инфантильностью. За многообразием форм зла суть его не просматривалась. Зло разделилось на множество