Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

её удивительны, один тот кучер, что с чёрной щетиной и порванным ртом, чего стоит, у него глаз убийцы, да и второй её кучер, тот, что длинный необыкновенно, так с собой под одеждой два ножа носит. А горничная, та, что крупна, так она с рынка такие мешки и корзины носит легко, что не под силу и крупному мужчине будет. А ещё удивителен мальчик колченогий, зачем такого при доме держать? Из жалости? Так нет, она его, колченогого, как посыльного держит. Все рабы её странны, к чему таких неблаговидных та госпожа берёт, непонятно. Может, из сердоболия.

При том сия госпожа вхожа в первые дома города, где ей рады, куда её зовут. Знает она и князей церкви, и каждую неделю она ездит молиться в монастырь Святой Богоугодной Елены, там, по слухам, молится всю ночь, и у настоятельницы того монастыря матери Агриппины она на духовном попечении…»

Волков прерывает чтение и смотрит на Сыча:

— Ну а сам ты всё это вызнать не мог? — ему всё никак не даёт покоя мысль, что Фриц Ламме оставил человеку, написавшему всё это, столько денег.

— Вы, экселенц, до конца дочитайте, — отвечает ему коннетабль, и опять на его физиономии улыбочка человека, много знающего.

И барон, сдержавшись, чтобы ничего ему не сказать злого, снова принимается за чтение.

«…А ещё она считается завидной невестой, и многие о союзе с нею думают, хотя никто не знает, какое приданое даст за нею её известный родственник, хотя все знают о его богатстве». — «Приданое? Пусть даже не надеются». — «И скажу вам главное, сеньор Ламме: девица сия по-мужски тверда и в силах своих уверена, и вовсе не такова она, как о ней все иные думают. Всё, что я узнал о ней, то всё с чужих уст, так как к ней подойти нет никакой возможности. Пытался, так она на меня сразу посмотрела и приметила. Второй раз мне уж лучше на её глаза не попадаться».

И подписано письмо было двумя изощрёнными литерами «Л. Г.».

— Как его имя? — не смог сразу вспомнить барон.

— Луиджи Грандезе, — напомнил Сыч. И тут же поинтересовался: — Ну что, экселенц, хорошего человека я нашёл вам?

Может быть, человек тот был и неплох, но всё это Волков про Агнес и сам знал, а вот откуда девица берёт деньги… Тут этот Грандезе ничего не написал, а значит, барону приходилось верить самой Агнес на слово.

«Поверить ведьме… Лучше и не придумать!».

— Знаешь что? — говорит он, пряча письмо себе под колет.

— Что, экселенц? — сразу отвечает Сыч.

— Деньги он нам все не отработал, так что пусть ещё кое-что узнает.

— Экселенц, — сомневается коннетабль, — он же там пишет, что дело это непростое — к ней подобраться. Это меня она живым отпустила… А как с ним получится, одному Богу известно…

— Что? — Волков усмехается. — Боишься?

— Да не за себя же, за него боюсь, — поясняет Сыч.

— Ладно… — соглашается Волков. И, подумав, продолжает: — Вот о ком пусть выяснит всё, что может.

— О ком, экселенц?

— Пусть вызнает всё о Леонарде Штайне, отец его состоит в гильдии мукомолов, кажется… — вспоминает барон.

— Ага, Леонард, значит, Штайн, — запоминает Фриц Ламме, — а папаша его из мукомолов. И про него всё узнать надобно.

На том они и попрощались, и Сыч сказал своему господину:

— Думаю, если вы там в своих походах пробудете пару недель, то к вашему возвращению он уже всё про этого Штайна вызнает.

«К моему возращению… Да, хорошо бы обернуться за две недели, — но Волков был уверен, что это невозможно. — Хорошо бы вернуться вообще».

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Уже к обеду весь артиллерийский обоз, оба орудия и почти половина лошадей к нему были на земле Фринланда, и тогда Волков и сам решил туда перебраться. А там его встретил судья Лейденица Гопенфрид и заместитель земельного фогта Куттеринг. Обоих барон знал, так как одно время один из них решал тяжбы его с другими купцами, а второй выдавал ему беглых крестьян. То были люди полезные, и посему генерал был с ними обходителен и проявлял расположение. И когда господа предложили ему пообедать вместе, он согласился, хотя, ей Богу, во всём Лейденице он не знал ни одной приличной харчевни. И уж тем более не думал, что в этом месте может найтись вино, которое нельзя будет назвать отвратным. Но дело есть дело, он шёл обедать не для того, чтобы наслаждаться, а для того, чтобы пообщаться с нужными соседями.

А те, приглашая его на обед, а значит, и обещая его оплатить, хотели получить и свои выгоды, а выгодой для них были знания. Первое, что интересовало фринландцев — чем закончилась эпопея с разбойником.

— А разве вы не получили уведомления от городского совета Малена? Они при мне грозились разослать всем соседям заявления, — притворно удивился генерал.

— Фогт получил уведомление от вашего консула, — отвечал ему господин Куттеринг. — Ваш консул клянётся, что раубриттер побит и убежал куда-то. Так ли это на самом деле?

— Да, господа, это так, — подтвердил генерал.

— Уж не вы ли били разбойника? — продолжает заместитель ландфогта.

— Я давал солдат и наставления, горожане всё сделали сами.

— Значит, вор не пойман? — не верил, что всё закончилось, прагматичный судья. — Вы сейчас уедете, а он возьми да и вернись.

— Да, может, но лодки у него отобрали, часть людей схватили… — и тут генерал сделал неопределённый жест. — Но, как говорится… Всё в руках Господа нашего.

— Конечно, конечно, — кивали чиновники, и тут же господин судья интересуется. — А сейчас вы куда направляетесь?

Конечно, конечно, это обязательно должно их интересовать, на то они и чины земли Фринланд, чтобы всё видеть и всё знать, что происходит вокруг их земель. Но вот только барону их любопытство не с руки. О деле герцога, по которому он старается, никто знать ничего не должен. И поэтому он говорит им:

— А разве вы не слышали, господа? Грядёт большая война.

— Я так и подумал, что вы идёте в земли южные в помощь императору, — догадался Куттеринг.

— Да, в те края иду, — не стал уточнять генерал.

— Видно, вас сам курфюрст направил к императору на подмогу, — догадывался судья. — Говорят, они вроде как в раздоре из-за наследства Винцлау, но когда речь идёт о делах с королём, тут, видно, все раздоры побоку.

Волков же поднял палец кверху: тише, господа, тише, обо всём этом говорить никак вслух нельзя.

И господа те понимающе кивали: конечно, конечно.

А насчёт вина и