А любви не меняли - Алиса Ханцис

позвякивала связка ключей. Мы купили по дороге бутылку шампанского и, выстрелив пробкой в сторону заката, выпили ее до дна, стоя на веранде, потому что сидеть там было еще не на чем. Сонины волосы, рыжие, как это солнце над холмами, растрепались от ветра, и я живо увидел, как она – полусонная, в пижаме – выходит утром из своей спальни с окнами на восток. Спальни мы уже поделили, и самую большую она уступила мне.

С этой самой веранды я однажды увидел Дару. После нашей первой встречи я часто думал о ней и крутил головой во все стороны, когда отправлялся лазить по холмам: вдруг наши пути снова пересекутся? Как я потом узнал, она тоже вспоминала меня, выгуливая своих собачек – больших и маленьких, черных и пегих, и всякий раз огорчалась при мысли, что я могу ее не приметить, потому что буду искать Локи – серого кобеля с голубыми глазами.

– А почему ты хотела меня увидеть? – спросил я как-то раз. – Чем я тебя зацепил?

Она сказала: «Ты был...» – и полезла в телефон за словарем. Английское прилагательное, которое она искала, в обратном переводе на русский означало «очаровательный», но Дара имела в виду его синоним. Очень похожие смыслы, пыталась она мне объяснить, но вот если сказать о мужчине «очаровательный» – выйдет какой-то педик, а ты был обаятельный. Я ничего не имею против педиков, но обаятельным быть, наверное, прикольней. А все-таки – что именно? Мне понравилось, как ты на меня смотрел, начала она, подумав. Внимательно и при этом дружелюбно. И ты высокого роста. Дара, ты смеешься? Метр семьдесят шесть! А еще, сказала она, проигнорировав мое возмущение, ты похож на первых британских колонистов. Я видела на портретах – такие лица сейчас редко встречаются: они все сплошь бородатые, и при этом молодые и красивые. Им очень идут эти густые темные бороды и горящие глаза. Ты той же породы. Я не могу быть той же породы, возразил я. У меня мама итальянка, и зовут меня Маурицио, но в Австралии даже китайцы называют себя Сарами и Джонами. Я был высокого роста в школе и сутулился от смущения, и до сих пор так делаю, хотя мне уже тридцать семь. Всё, что ты во мне видишь – не более чем морок. Ты просто влюбилась в мой голос – с первой же секунды, когда я с тобой заговорил.

Я помахал ей с веранды, и она помахала в ответ, держа в другой руке поводок с вихлявшейся на конце белой собачонкой. Немного помедлив, чтобы не производить впечатление чрезмерной заинтересованности, я спустился и открыл калитку, которая вела с заднего двора прямо в парк. Собачонка рвалась с поводка, подтявкивая от нетерпения. Была она лохматая до такой степени, что не было видно глаз, один нос торчал.

– А где же ваш серый волк?

Дара объяснила, что работает с Локи только два раза в неделю. Очень мало, добавила она с сожалением, но хозяева считают, что и этого хватит, ведь сами они так любят свою собаку и так балуют ее. Локи питался кормами марки премиум и целыми днями грыз самые лучшие косточки, сидя на заднем дворе хозяйского дома. Оставлять его внутри было невозможно: за восемь рабочих часов он разносил всю обстановку в хлам, после чего принимался за стены. Любящие владельцы не подозревали, что в родословную щенка, купленного на сайте с объявлениями, где продается всё от грузовиков до чайных ложек, с большой вероятностью затесалась бельгийская овчарка – чокнутый профессор собачьего мира, способный как осчастливить человечество, так и уничтожить его в один присест.

– У них бешеный интеллект и бешеная энергия, – рассказывала Дара, пока мы шли втроем по дорожке. – Они вроде акул: если остановятся, сразу гибнут.

У Локи на фоне безделья развился невроз: он начал истерически лаять, а как-то раз показал зубы прохожему. На его удачу, именно в это время Дара искала подработку и колесила по улицам на велосипеде, бросая в почтовые ящики свои рекламные листовки. Ей позвонили, и в тот же вечер она взяла пса на поруки. Он был счастлив: впервые в жизни у него появилась работа. Теперь дважды в неделю он был служебной собакой, которая по движению брови инструктора падает наземь, делает сто отжиманий и бежит трусцой пять километров так небрежно, будто вместо сердца у неё пламенный мотор.

Думаю, излишне пояснять, что всех этих слов Дара не произносила, но суть я постарался отразить с предельной точностью.

За время нашей беседы собачонка успокоилась. Я заметил, что как только она начинала тянуть поводок, Дара останавливалась и терпеливо ждала, пока он ослабнет, после чего двигалась дальше. Я похвалил успехи ее нового питомца, но Дара ответила со вздохом, что его хорошие манеры никому не нужны, хозяева платят только за передержку и выгул, когда уезжают. Просто у нее профдеформация, как у училки, чья рука тянется к автомату при слове «зво́нит». Видеть не могу, когда с собакой не занимаются, добавила она и погрустнела.

– Так значит, вы не только инструктор? – спросил я, чтобы не молчать.

– Да, я гуляю, присматриваю, дрессирую, консультирую. Всё делаю.

– А своей собаки у вас нет?

– У меня был ризеншнауцер, но он умер.

Я сказал «Мне очень жаль» – так искренне, как только мог, но она уже погасла и закрылась. Я решил хорошенько запомнить слово «ризеншнауцер» и никогда не употреблять его в присутствии Дары. Потом я из любопытства погуглил – здоровенная такая зверюга, черная, бородатая и с длинными ногами, прямо как я.

– Ну, мы пойдем дальше, – сказала Дара. – Приятно было с вами поболтать.

Иногда у нее полностью исчезали ошибки: так бывает, когда пользуешься готовыми конструкциями. Можно многое узнать о человеке по его речи – в особенности если твой язык ему не родной. О собаках Дара говорила без усилий, пусть и не совсем грамотно. С ней можно было обсудить музыку, книги, путешествия – ей хватало словарного запаса. А если она начинала поминутно лезть в телефон – это значило, что она пытается рассказать о себе самой. Даже обо мне ей было легче говорить.

3

Соню я нашел в интернете. Она уже довольно давно сидела в одном паблике, где тусовались те, кого прятал от непонимания общества новый зонтичный бренд под названием «асексуалы». Я забрел туда на очередной волне саморефлексии. Волны такого рода накатывали довольно редко, но всегда