Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер

во времена своих рискованных коммерческих предприятий. И стал действовать с таким лёгкомыслием, что у его супруги, ранее простой женщины, появилась страсть к большим деньгам, она стала бездумно тратить своё земное время на мотовство и кокетство, пока не растратила себя в сексуальных утехах. Наблюдая за своим мужем, молодым богатым мужчиной, без каких-либо серьёзных занятий, который постоянно множил свои галантные приключения, она захотела отомстить за себя, бросившись в хаос удовольствий, не зная, что тем лишь усложняет своё плачевное состояние.

— А мои два мальчика, Хорхе и Эрнесто, очарованные блеском золота, которым отчим унижал их, утратили рассудок в том же бреду лёгких денег и уподобились животным до такой степени, что уже не хранили ни малейшего воспоминания о своём отце, хоть и стали сегодня зажиточными пожилыми коммерсантами …

— А что, твоя супруга всё ещё в физическом мире? — спросил я, обрывая долгую паузу, чтобы не кончался разговор.

— Моя бедная Энедина десять лет назад вернулась сюда, покинув своё тело вследствие желтухи, ставшей для неё невидимым палачом, пришедшим к ней вместе со спиртными напитками. Видя её исхудавшей, побеждённой болезнью, я в тревоге старался привлечь все средства помощи, бывшие в моём распоряжении… Меня сводила с ума перспектива видеть её в рабском состоянии, подчинённой унижающим её силам, к которым она, сама того не заметив, добровольно присоединилась. Во что бы то ни стало я хотел удержать её в плотском теле, как человек, спасающий несознательного ребёнка невидимой помощью. Но, увы, напрасно я старался поддерживать её. Она была принята в свои объятия теми сущностями, к которым так легкомысленно присоединилась, и после развоплощения ей понравилось оставаться в порче, она хотела убежать, когда это невозможно. Что ж, ничего другого не остаётся, как ждать, ждать…

— А как твои дети?

— Загипнотизированные материальным богатством, Хорхе и Эрнесто оказались вне моего поля досягаемости. Они уже не могут мысленно вызвать мои воспоминания. С целью привлечь к себе их помощь и симпатии, отчим смог внушить им, что они — не мои дети, а его, плод союза с моей супругой ещё во времена моего земного существования, в чём Энедина и не хотела его уличать…

Мой спутник слабо улыбнулся и продолжил рассуждения:

— Представь! Во плоти страх — это нечто общее, в отличие от развоплощённых. А в моём случае я сам удалился от семейного очага, ставшего добычей чувства ужаса который невозможно сдержать… Но даже в этом случае Бог не оставил меня в одиночестве в том, что касается семейных чувств. У меня есть дочь, с которой у меня постоянная духовная связь… Беатриса, которую я оставил младенчестве, терпеливо переносила оскорбления и обиды и осталась верна моему имени. Таким образом, мы — две души на одном уровне понимания…

Педро вытер слёзы и добавил:

— Сейчас, прожив практически полвека среди людей, Беатриса готовится к возвращению в духовную обитель, хоть её и связывают нити нежности к своему супругу и единственному сыну… Моя дочь переживает последние земные дни, её тело измучено раком…

— И ты терзаешься именно из-за этого? Разве мысль о воссоединении не могла бы быть мотивом для радости?

— А проблемы, друг мой? Проблемы единокровной группы? Многие годы я был за пределами всех интриг семейного корабля… Я плавал в открытом океане жизни… Теперь же, из-за любви к своей дорогой дочери, я вынужден сталкиваться с необдуманностью и разочарованием в духе милосердия. Я ни на что не способен, я не на своём месте… С тех пор, как я встал у изголовья моей любимой больной дочери, я нахожусь в положении ученика, который постоянно опасается совершить какую-нибудь ошибку…

Невес хотел было продолжить, но срочный вызов на работу заставил нас расстаться, и я, стараясь успокоить его, пообещал присоединиться к нему на следующий день для более интенсивной помощи его больной дочери.

2

Беатриса лежала в ухоженной постели. Она выглядела крайне утомлённой.

Было очевидно, что болезнь уже давно разъедала её физическую оболочку, поскольку в свои сорок семь лет её лицо было покрыто плотной сеткой морщин, а тело ослаблено.

Ушедшая в себя, она предавалась грустным размышлениям… Легко было заметить её озабоченность перед лицом неотвратимого кризиса. Мысли, исходившие из её головы, живые и благородные, указывали на то, что она уже свыклась со своим близким развоплощением. Можно было видеть установившуюся в её мыслях убеждённость путешественника, достигшего границы тернистой тропы, которую он должен окончательно покинуть.

Внешне спокойная, она всё же тревожилась о тех узах, которые удерживали её на свете. Но несмотря на это, она уже видела ворота Потустороннего Мира, мысленно создавая чудесные сцены, как человек, мечтающий о свете завтрашнего дня. Она вспоминала Невеса, отца, который покинул её совсем ещё маленькую, и казалась готовой обрести его вновь и окончательно, настолько сильной была любовь, которая соединяла их.

Но мы без труда заметили, что чувственная душа больной мучительно разрывалась на Земле между её супругом и ребёнком, с которыми она была вынуждена расставаться в этом мучительном, постепенном и неизбежном процессе.

В радушной комнате, украшенной несколькими цветами, всё дышало чистотой, утешением, взаимопониманием, нежностью…

У постели мы встретили развоплощённого строгого санитара, которого Невес сжал в своих объятиях, выказывая ему огромное уважение.

Затем он представил меня ему:

— Амаро, это Андрэ Луис, друг и врач, который отныне разделит с нами наше служение.

Я сердечно поприветствовал его.

Невес участливо поинтересовался:

— Брат Феликс прибыл сегодня?

— Да, как всегда.

Я поинтересовался, кто такой этот брат Феликс. Вот уже многие годы он занимал место суперинтенданта в одном крупном центре помощи, связанном с Министерством Восстановления в «Носсо Ларе»[2]. Известный своим терпением и добротой, он слыл апостолом самоотречения и здравого смысла.

Однако у нас не так много времени, чтобы углубляться в рассуждения о личностях.

Беатрис испытывала сильные острые боли, и наш спутник сказал, что хотел бы облегчить их с помощью укрепляющих пассов, в то время, как женщина внешне была одна. И будучи в глубокой физической прострации, она проявляла великую медиумическую чувствительность.

О, возвышенные мысли на ложе страданий!… С закрытыми глазами, не осознавая отцовского присутствия, больная вспоминала своего отца, который казался ей далёким и недостижимым во времени. Она снова отождествляла себя с наивным ребёнком… В акустике своей памяти она слышала песни своего семейного очага, она возвращалась туда счастливой, в эти несколько часов детства … Восстанавливая в своём воображении реликвии колыбели, она ощущала себя младенцем в отцовских руках, словно птица, которая возвращается в своё пушистое гнездо!

Беатриса плакала. Слёзы невыразимого умиления катились по её лицу.