Я – Мари Кюри - Сара Раттаро

Ознакомительный фрагментэлементы, способные выделять энергию, и если предположить, что эта энергия не зависит от атмосферных условий и солнечного света, то атомы – но это касается лишь некоторых элементов – должны проявлять свойство излучения. И скорее всего, чем выше концентрация излучающего элемента, тем мощнее окажется энергия, – сказал мне Пьер.

– Теперь остается только дать название этому явлению! У меня в голове вертится слово «радиоактивность»! Что думаешь?

В ответ я лишь кивнула, словно в тот миг мое тело перестало мне принадлежать, а изумление не позволяло поверить в подлинность того, что происходит.

Пьер вышел из лаборатории, сказав, что сейчас вернется.

– Мы никогда не убедимся в достоверности своей гипотезы, если не используем более точный измерительный прибор. Когда я исследовал электрическое поле внутри сжатых и жидких кристаллов, приходилось измерять крошечные доли электрического заряда, и для этого я изобрел особое устройство… – продолжал Пьер, входя в лабораторию с большой коробкой в руках. Он бережно поставил коробку на пол и открыл.

– Этот электрометр со шкалой еще ни разу не подводил меня…

– Он может измерить электрический потенциал? – спросила я.

– И ускорить твою работу, Мари. У тебя есть идеи в голове, а у меня – приборы. – И Пьер улыбнулся.

Удивительная, сильная связь между двумя людьми, способными понимать друг друга без лишних слов, для меня стала чем-то совершенно новым и неожиданным и поначалу казалась чудом.

Наконец появился недостающий фрагмент, без которого наша мозаика не складывалась. Урановая смолка, столь важная для меня руда, которую добывали в Богемии, тогда была главным известным источником урана.

Руду выгрузили во дворе под жалобы ученых лаборатории: пространство, которое считалось общим, завалили тоннами черной сыпучей породы. Мы крошили ее, носили ведрами в лабораторию и там обрабатывали. Удаляли все примеси, которые можно удалить, через возгонку сульфидов в вакууме и дробное осаждение растворов соляной кислоты при реакции с сульфидом водорода. Выпавший осадок дальше разделяли на фракции: растворяли его в азотной кислоте и добавляли воду, пока не получали достаточного количества нового осадка. Потом воду сливали и топили этот осадок в азотной кислоте. Образовывался очередной осадок, и мы снова лили в него воду, и снова следовали тому же алгоритму действий, пока наконец не осталась едва различимая щепотка нужной нам субстанции, активность которой при столь малой массе никогда раньше не измеряли.

Ни одна женщина и ни один мужчина не согласились бы проделать такую работу в одиночку. Но вдвоем мы справлялись великолепно: я поняла это однажды вечером. Солнце уже клонилось к закату, небо померкло, и вдруг я увидела, как сияют глаза Пьера в зареве свечи. Чуть погодя, когда он подал мне пальто и сказал, что завтра мы продолжим работу, я почувствовала его взгляд и по коже пробежали мурашки.

– Я останусь тут на ночь. Хочу продолжить измерения, – произнесла я так твердо, как только могла.

Пьер осмотрелся вокруг. Не самое уютное место, без сомнения.

– Тогда я тоже остаюсь.

Я улыбнулась:

– Вот и отлично, будем отдыхать по очереди. Пока один из нас наблюдает за реакциями, другой может даже вздремнуть…

– И где же? – усмехнулся Пьер. В его голосе я уловила недоумение.

– На полу, конечно.

Пьер взъерошил волосы, и, если б не городской шум, я бы услышала его мысли.

– В той комнате есть кресло. Как раз для тебя, Мари. Не годится тебе спать на полу…

Меня всегда обезоруживала его сердечность, дающая знать о себе в самый нужный момент. Мне хотелось поцеловать и крепко обнять его, но я не пошевелилась. Лишь пожала плечами и, отвернувшись, пошла к столу, чтобы он не заметил румянца на моих щеках.

Несколько часов мы работали вместе. В нашем распоряжении было около двадцати килограммов урановой смолки, мы наполняли большие емкости, растворяли содержимое до выпадения осадка и заливали водой. Потом переносили эти сосуды к столу, а их содержимое помещали в большие пробирки, которые закрепляли над спиртовкой, и размешивали все длинным железным черпаком. Отделив примеси обычными методами химического анализа, мы измеряли энергию, которую выделяли остаточные вещества, – эту энергию мы стали называть радиоактивностью. Этот способ казался нам самым правильным, чтобы выявить химические свойства каждой пробы.

– Похоже, что радиоактивность сосредоточена главным образом в двух фракциях, – поделилась я с Пьером своими мыслями, когда около полуночи он пришел сменить меня у рабочего стола.

Пьер молча просмотрел мои записи.

– Теперь моя очередь наблюдать, иди поспи немного.

Я уступила. Позволила Пьеру принять из моих рук то, чем я дорожила больше всего на свете, – исследования, и ушла в соседнюю комнату, словно мать, доверившая ребенка другому.

Опустившись в кресло, я откинула голову и стала смотреть в потолок.

Свет фонарей совсем тусклый, с улицы не слышны голоса. Мысли текли в уме словно музыка и накатывали друг на друга. Никогда еще ко мне не приходила такая ясность, я могла указывать путь своим мыслям – подобно тому, как речные берега направляют стремительное течение вод. Я сидела неподвижно, ощущая внезапно пришедшее спокойствие. Я словно наблюдала за новой частью себя самой, видела, как мой мозг порождает гипотезы, разрешает трудные задачи и делает выводы.

В это самое мгновение мое сердце едва слышно екнуло, так что никто, кроме меня, не различил того звука. А потом я почувствовала, как запылали уши, и я вскочила с кресла. Дверь, разделявшая нас с Пьером, распахнулась, и он появился на пороге комнаты. Его лицо сияло.

– Мари, ты только посмотри на это, – сказал Пьер и протянул мне руку.

Я взяла его ладонь и пошла вслед за ним в темноту лаборатории.

– Погляди!

Я чуть не расплакалась. Меня поразило величие того, что происходило в комнате для опытов – и внутри меня.

– Я все проверил несколько раз. Торий и уран не дают сколько-нибудь значительного излучения. Видишь, Мари, вот результаты.

Но я даже не смотрела на то, что он показывал, и не вслушивалась в его разъяснения, потому что знала все наперед.

– Вот он, твой новый элемент.

Взмахом руки Пьер указал на маленькую пробирку, излучавшую чарующе яркий зеленый свет, и это было невероятно.

– Он дарит нам этот чудесный цвет, – добавил Пьер. – Словно полярное сияние…

Пьер все говорил и говорил, а я едва сдерживала слезы. Потом он взял меня за руки и подвел к столу.

– Если хочешь, останемся здесь до самого рассвета и будем наблюдать, – шепотом произнес Пьер, сплетая свои пальцы с моими. – Кажется, я безнадежно влюбился в тебя, Мари.

– Пьер…

– Все идет так, как должно, все взаимосвязано, все обрело смысл. Если мы будем вместе…

Вот чего я не предвидела: страсти. Я, сильная, несокрушимая и неприступная, как скала, промахнулась в вычислениях – тех, что содержат самую непредсказуемую переменную, единственную, которая способна перевернуть жизнь.

Я повернулась к нему.

Пьер опустился на колени, и внутри у меня что-то сжалось – как раз там, где, насколько я помнила, должно быть сердце.

– Хочешь за меня замуж? – спросил он, глядя мне в глаза.

Решительные слова. Они постучались в потайную дверцу, и, как ни странно, та поддалась и с легкостью отворилась.

Я подалась назад, и, наверное, это испугало Пьера – я увидела, как он побледнел, – но мне просто хотелось встать чуть поодаль, чтобы вглядеться в его лицо.

– Ну какая из меня жена, – с горечью ответила я. И обвела рукой лабораторию: – Я ведь не смогу отказаться от всего этого, чтобы следить за домом и готовить тебе еду.

– Отказываться не нужно. Ты никогда не станешь моей собственностью, но будешь спутницей, о которой я всегда мечтал.

Я сжала его ладони и больше не сдерживала слез, которые все катились и катились из глаз. Невозможно таиться и дальше, слишком уж сильно трепетало сердце.

– Да, правда, вот наш новый элемент, – сказала я, и эти слова означали, что я согласна.

Нас объявили мужем и женой 26 июля 1895 года в ратуше Со – города, где вырос Пьер и жили его родители. Праздновали в саду возле дома его родителей, среди чудесных роз, за которыми с такой любовью ухаживал его отец.

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---