Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

— Будь проклят, братоубийца! — кто-то прошептал ему на ухо и, громко стуча ногами, вышел из сакли, сильно хлопнув дверью.

Забился, застонал в тоске Докшуко, проснулся в темноте и услышал, что кто-то плакал тут же, около него.

— Кто здесь? — громко спросил он.

Поднялась жена, зажгла огонь, и увидел Докшуко, что лицо у нее было в слезах.

— О чем ты плачешь? — спросил он.

Помолчала она и потом, всхлипывая, проговорила:

— Отпусти меня к отцу — не могу жить с тобой…

— Почему не можешь? — спросил он.

— К тебе по ночам шайтан приходит, ты разговариваешь с ним, кричишь…

Страшно мне… Боюсь я тебя, — сказала она.

Прикрикнул на нее Докшуко.

— Не говори пустого, глупая женщина, — сердито проговорил он. — Я нездоров, поэтому и сон мой не спокоен…

К мулле Куденету, ученому старику, пришел Докшуко.

— Страшные видения, отец, посещают меня ночью, — сказал он, умолчав об Астемире и казачке. — Помоги, как избавиться от них.

Подумал мулла, сказал:

— Двор, где стоит твоя сакля, — проклятое место: страшное злодейское дело совершилось там, и кровь князя Астемира вопиет о мщении. Найди убийцу брата, отомсти за его кровь…

Вздохнул Докшуко и заговорил тихо и смиренно:

— Невозможно мне, отец, найти убийцу Астемира: кто знает, где он и где его искать?

— Бог знает, кто убийца, и придет время, он найдет и жестоко накажет его, — ответил мулла.

— Амен, — покорно проговорил Докшуко. — Но, — сказал он, — как же, отец, помочь моему горю?

— Попробуй перенести двор на другое место, — посоветовал мулла.

Приказал Докшуко рабам перенести двор на крутой берег Баксана, а сам поехал в горы, в гости к чегемскому таубию[5].

Пробыл он два месяца в гостях, и за это время на новом месте была построена новая сакля. Возвратился домой он радостный и счастливый: ночные видения уже не посещали его.

А жена его печальна и молчалива была.

Настала ночь, лег спать Докшуко в новой сакле и скоро заснул, а глубокой ночью распахнулась дверь и вошли в саклю казачка, Астемир, Индрис.

И стал Астемир против Докшуко и, показывая на него рукой, проговорил:

— Вот кто меня убил!

И потом все трое удалились, но казачка вернулась, заломила в отчаянии руки над головой и заплакала.

Проснулся Докшуко оттого, что свет блеснул ему в глаза.

Около него стояла жена, одетая так, как будто бы в дальнюю дорогу собралась она идти. С испугом и недоумением глянул он на нее, а она, не спуская с него глаз, проговорила громко:

— Это ты, проклятый, князя Астемира убил!..

Не помня себя от ужаса, Докшуко вскочил с постели, бросился на двор, а со двора побежал в степь и скрылся в темноте…

И с тех пор пропал Докшуко.

Слышите, как воет Баксан?

О, нет! Не Баксан это воет: братоубийца, проклятый Докшуко, бродит в темноте и громко стонет, и молит Бога о смерти.

Но вовек не будет ему смерти: пока светит солнце, пока люди живы, Докшуко будет терзаться за содеянное им злодеяние.

Звените, струны, звените тихою печалью минувших лет…

Из книги «Легенды Кавказа»

«Высоко вырос»

У одного из владетелей Кабарды, князя Борока, был человек, по имени Шогонтыж, смешной человечек, низкого роста, полный, с жирными лоснящимися щеками.

Как собака, он всюду ходил за князем, часто развлекал его веселыми рассказами и игрой на балалайке.

Носил он на поясе длинный кинжал и шашку, а когда был с князем в походе или набеге, то не выпускал из левой руки тугого лука, а за плечами у него торчал колчан со стрелами.

Воины князя втихомолку смеялись над ним.

— Пустой человек! Какой он воин?! — говорили они. — Его дело — князю кумган с водой подавать, а он зачем-то оружие на себя нацепил?

И правда, не был воином Шогонтыж: в разгар битвы он точно сквозь землю проваливался вместе со своею лошадью, но, как только воины князя одерживали победу, он откуда-то появлялся и, размахивая шашкой, с гиканьем скакал за убегавшим врагом.

И в это время, глядя на него, князь Борок весело смеялся.

— Ах, Шогонтыж, Шогонтыж, — говорил он ему, — если бы Бог дал тебе большой рост, то ты один справился бы с моими врагами. Не правда ли?

А маленький человек, вместо ответа, поспешно брал балалайку и начинал воспевать подвиги князя и его воинов.

Был еще молод Шогонтыж и одинок, очень одинок: не было у него отца и матери, сестер и братьев, не было жены и близких друзей.

И как часто хотелось ему услышать теплое слово, испытать женскую ласку!

И увидел он раз девушку Санах, и полюбил ее, но сказать ей о своей любви не решался: боялся — засмеет его девушка. Но подоспело время и сказал он.

На свадебные танцы собрались девушки, собрались юноши, и Шогонтыж был среди них.

Один юноша, усмехаясь, сказал ему:

— Шогонтыж, и ты должен плясать…

— А ты думал, что я только смотреть буду! — возразил Шогонтыж, и стал рядом с той девушкой, которую любил.

И когда под звуки зурны и хлопанье в ладоши юноши и девушки, взявшись за руки, пошли кругом, он тихо сказал ей:

— Люблю тебя! Будь моей женой, калым за тебя большой приготовлю.

Улыбнулась она и, нагнувшись к нему, проговорила:

— Я согласна быть твоей женой, но сперва вырасти выше всех!..

Кончились танцы; вышел Шогонтыж из круга, и тоска была у него в душе.

С тяжелой думой шел он по улице и вдруг услышал, что кто-то зовет его.

Поднял голову и увидел около полуразвалившейся сакленки женщину, старую ведьму Аминат.

Мудрая старуха была она: в народе говорили, что шайтан навещал ее, и от него она узнавала то, чего другим людям и ввек не узнать.

Ночной порой прокрадывались к ней женщины, приходили мужчины, и запиралась Аминат с ними в сакле, и рассказывала им, что ждало каждого из них в жизни. И один выходил из сакли радостный, а другой — печальный.

Остановился Шогонтыж, спросил старуху:

— Что надо тебе?

— Зайди в саклю, будь гостем, — сказала она.

— Не могу, — ответил он, — иду по одному делу.

— Зайди, поговорим об этом деле, — промолвила старуха.

Подумал Шогонтыж и зашел в саклю, сел на скамейку перед очагом и рассказал, что случилось с ним на свадебных танцах.

Поджала тонкие и высохшие губы Аминат, подумала, покачала головой.

Потом сняла с полки пучок сухой травы, бросила его в очаг и зажгла.

Синим пламенем вспыхнула трава, а старуха глаз с огня не спускала