Троцкий: Жизнь революционера - Джошуа Рубенштейн

он должен был пройти строгий экзамен. Но ему помешали возраст (он был на год младше остальных учеников его класса) и отсутствие формального образования. Экзамен Лев провалил, и ему пришлось провести целый год в приготовительном классе.

Возможно, это был первый случай, когда Лев столкнулся с предрассудками из-за своего еврейского происхождения. Но, как и в родительском доме, у него не возникло эмоциональной – не говоря уже о духовной или религиозной – привязанности к еврейству. По замечанию Истмена, «это не было тем, что он впитал с молоком матери», поэтому этот эпизод официальной антиеврейской дискриминации не укрепил в нем остаточную преданность еврейству, основанную на осознании своей принадлежности к одной из самых угнетаемых групп населения империи. Троцкий был искренен, когда писал в «Моей жизни»: «Национальное неравноправие послужило, вероятно, одним из подспудных толчков к недовольству существующим строем, но этот мотив совершенно растворялся в других явлениях общественной несправедливости и не играл не только основной, но и вообще самостоятельной роли»[2]. Другие социалисты-евреи его поколения вспоминали свои детские годы иначе. И Юлий Мартов, и Павел Аксельрод, ставшие близкими соратниками Троцкого во время его первого пребывания в Лондоне, в своих воспоминаниях делали акцент на антиеврейской ненависти и дискриминации, с которыми они постоянно сталкивались. Мартов, в частности, навсегда запомнил ужас, пережитый им в детстве во время одесского погрома в мае 1881 г. Для Льва же неуместные ссылки на его происхождение были «всего лишь еще одним проявлением грубости». Исходя из своего опыта дружбы с Троцким, Истмен подчеркивал, что все инциденты подобного рода «не оставили никаких следов… в его понимании самого себя». С ранних лет Троцкий привык считать факт своего рождения и воспитания в еврейской семье простой случайностью. Порвав связи с родителями, он окончательно отдалился от своих еврейских корней. Он не видел в своей принадлежности к еврейству никакого позитивного содержания.

Хотя реальное училище Святого Павла было основано немцами-лютеранами, оно не было конфессионально однородным и принимало самых разных учащихся. «Прямой национальной травли в училище не было», – вспоминал Троцкий; детям преподавали религию в соответствии с верой их родителей. «Добродушный человек по фамилии Цигельман преподавал евреям-ученикам на русском языке Библию и историю еврейского народа», – писал Троцкий. Но «этих занятий никто не брал всерьез». Отец Льва тем не менее хотел, чтобы тот изучал Библию на древнееврейском – «это был один из пунктов его родительского честолюбия». Лев брал частные уроки у одного ученого старика-еврея, но они, по воспоминаниям Троцкого, за несколько месяцев «нимало не укрепили меня в вере отцов». Несмотря на демонстративный атеизм Давида Бронштейна, эти занятия, скорее всего, были призваны подготовить Льва к бар-мицве в тринадцатилетнем возрасте, хотя в мемуарах Троцкий об этом решил не упоминать, а сама церемония так никогда и не состоялась.

Одесса с ее крупным портом на Черном море была ярко выраженным космополитичным городом. Здесь жили украинцы, русские, евреи, греки, армяне, немцы, итальянцы и французы, а бок о бок с ними существовали более экзотические общины турок, татар, персов и сирийцев. К 1830-м гг. город уже стал настолько знаменитым, что отец Горио – персонаж романа Оноре де Бальзака – на смертном одре заявлял о своей мечте съездить в Одессу. По мнению Достоевского, космополитизм Одессы был за гранью допустимого. Она была не только «центром нашего воюющего социализма», как он сформулировал в 1878 г. в одном из своих писем. По его выражению, это был настоящий «город жидов». Будучи центром экспорта российского зерна, Одесса процветала благодаря коммерческим связям с Европой, Азией и США.

Для евреев проживание в Одессе сулило возможность приобщиться к российскому обществу и культуре. Город был, пожалуй, самым современным местом, где они могли селиться в пределах черты оседлости. Здесь, как и в детские годы в Яновке, Лев вновь оказался в еврейском окружении. Число одесских евреев заметно превышало 100 000, что составляло более трети населения города. Жена Шпенцера руководила училищем для еврейских девочек. В последние десятилетия XIX в. в городе жили крупные литераторы, писавшие и на идише, и на древнееврейском, такие как Хаим Нахман Бялик, Саул Черниховский, Ахад-ха-Ам и Семен Дубнов. Но Льва все это не трогало.

Вместо этого он погрузился в более широкую светскую культуру Одессы. Он открыл для себя оперу и театр, начал писать стихи и рассказы. Моисей Шпенцер основал либеральное издательство, и вскоре в доме стали собираться писатели и журналисты, волнуя Льва и своим присутствием, и своей страстью к литературе. В его глазах «писатели, журналисты, артисты оставались… самым привлекательным миром, в который доступ открыт только самым избранным».

Льва приняли в реальное училище Святого Павла, и совсем скоро он стал лучшим учеником в классе. Моисей Шпенцер с удовольствием вспоминал, что «никому не приходилось следить за его учебой, никому не нужно было беспокоиться о его уроках. Он всегда делал больше, чем от него требовалось». Но случались в учебе и свои неприятности. Лев мог быть несдержанным на язык и в момент искренности вспоминал о себе в детстве: «Мальчик был самолюбив, вспыльчив, пожалуй, неуживчив». Эти черты остались с ним на всю жизнь. Он занимался выпуском школьного журнала, но догадался прекратить это занятие после того, как один симпатизировавший ему учитель указал, что подобные журналы строго запрещены. В другой раз, будучи во втором классе, Лев с одноклассниками участвовал в «концерте», который они устроили нелюбимому учителю французского, проводив его из класса дружным воем. Трусливые одноклассники указали на Льва как на зачинщика, и подвергшийся обструкции учитель, довольный тем, что ему удалось установить личность главного нарушителя, добился того, что Льва исключили из училища на остаток года.

Из этого происшествия Троцкий извлек для себя важный урок. Он понял, что ученики делятся на определенные категории по моральным характеристикам. «Ябедники и завистники на одном полюсе; открытые, отважные мальчики – на другом, и нейтральная, зыбкая, неустойчивая масса посередине – эти три группировки далеко не полностью рассосались и в течение последующих лет», – писал Троцкий в 1929 г. Шпенцеры морально поддержали его, но Лев беспокоился, как на исключение отреагирует отец. Он испытал большое облегчение (и немалое удивление), когда Давид Бронштейн отнесся к произошедшему с пониманием и даже с удовольствием слушал, когда Лев демонстрировал ему дерзкий свист, пример безобразного поведения, которое так сильно расстроило учителя.

На следующий год Лев вновь был принят в училище и быстро восстановил свое первенство в классе. Но его мятежная натура не была полностью укрощена. В пятом классе ленивый и плохо знающий свой предмет учитель литературы по имени Антон Гамов постоянно затягивал с проверкой домашнего задания учеников. Лев и его одноклассники, возмутившись, отказались писать новые сочинения и потребовали от учителя выполнять свои обязанности. За такую дерзость мальчики были наказаны, но в остальном остались на хорошем счету. Гамов не канул в Лету. В 1904 г. в Одессе у него родился сын – Георгий Гамов. Он изучал физику в Санкт-Петербурге, а в 1930-е гг. сбежал из СССР в Западную Европу. Затем он перебрался в США, где стал всемирно признанным физиком-теоретиком, прославившимся своими работами по космологии и квантовой физике, а также научно-популярными книгами, рассчитанными на широкого читателя.

Взросление в утонченной и интеллектуально насыщенной атмосфере Одессы привело Льва к конфликтам с отцом. Приезжая назад в деревню на каникулы, Лев чувствовал отчуждение, как если бы «между мною и тем, с чем было связано мое детство, встало стеной нечто новое». Давид Бронштейн бывал очень жестким. Троцкий рассказывал Максу Истмену, что у соседей он «пользовался уважением, смешанным с изрядной долей страха». Наблюдая за тем, как отец спорит с крестьянами на мельнице о зерне и деньгах, Лев понял, что тот, нисколько не стесняясь, думает только о собственной выгоде.

Временами Лев чувствовал, что происходит какая-то несправедливость, и переживал, что его отец пользуется тяжелым положением тех, кто беднее его. Лев был чуток ко всевозможным мелким обидам: когда отец слишком скупо платил носильщику, который нес их багаж, когда рабочие на хуторе получали причитающиеся им деньги, «но условия договора истолковывались… жестко». Однажды на принадлежавшее отцу пшеничное поле зашла чужая корова. Давид Бронштейн оставил животное у себя и клялся не возвращать его, пока владелец