Обширная территория - Симон Лопес Трухильо

Когда Патрисио вышел из комнаты, сестра спала, раскинувшись на кресле. Шоколадный след вокруг губ делал ее старше, но одновременно подчеркивал невинность позы. Патрисио поискал на полу. Ничего не нашел. Пошел на кухню. Подвинул мусорное ведро. Они были там, кучка липких панцирей, разбегавшихся теперь быстрыми кругами, как черные шарики. Пато поймал таракана двумя пальцами и поднес его к лицу сестры. Шесть черных лапок неистово дергались.

— Просыпайся, таракашка. Есть хочешь?

* * *

Начав работать в лесхозе, Педро был такой хилый и неопытный, что в первый день лезвие его топора застряло в стволе после удара. Товарищи по бригаде умирали со смеху, аплодировали ему и похлопывали по плечу. Ну, силен, брат, кричали они, теперь давай бревно на спину взваливай. Бригадир, увидев, что лесоруб из Педро никудышный, отвел его к пильщикам. Там тот провел остаток дня в совместном труде, подстраивая свои рывки за шершавую ручку пилы к движениям Асторги — стоявшего по другую сторону бревна толстобрюхого хама, который обзывал его тупицей, слабаком, щенком, криворуким, болваном и жалом во плоти. К концу смены плечи затекли, руки дрожали.

Бригадир снова подошел к Педро на выходе.

— Слышь, парень, сможешь журнал заполнять?

И начались недели, когда он смотрел, как работают другие. На него почти не обращали внимания, пока он записывал, сколько кругляка влезло в грузовик, и сверял количество бревен и годовых колец, которых не должно быть меньше положенного. Существовали правила. Валить можно только старые эвкалипты. Детей не трогали. Обычно в машину помещалось от пятидесяти до восьмидесяти бревен, готовых к очистке и распилу. Иногда Педро от скуки воображал, что у годовых колец свой язык и в них, как на фотографиях, запечатлены истории и воспоминания деревьев: одноклассники на линейке, за партами в классе по двое, передают друг другу записочки, перешептываются, гоняют мяч на перемене. Так он думал, когда тяжелый брус ударил его по затылку. Хохот наемных стропальщиков въелся в кожу, как татуировка. Даже бригадир хохотнул. Педро медленно потер ушибленное место и тоже засмеялся. Поправил каску. Не обращай внимания на Асторгу, говорили ребята, у него просто шуточки такие, привыкай. Педро сделал это по-своему: поднял камень и кинул толстобрюхому в голову.

Полтора месяца работы измотали Педро. Особенно худо было в первые дни. В любую погоду плестись за рабочими вверх-вниз по холму, руки в земле, черные от грязи ногти, пестицидная пыль, от которой кашель и синусит, подушечки пальцев так засажены занозами, что нет смысла доставать их. Жизнь в коллективе. Сальные шуточки. Его вялое сопротивление. Ребята говорили, что у него нет чувства юмора. Чего ты не смеешься, Питер, это же хохма. Он опускал руки, сжимая журнал, смотрел в землю позади остальных. Тогда-то он и начал в обеденные перерывы собирать коробочки эвкалипта. Брал похожие по размеру, делал отверстия в верхней части. И говорил себе: лучше быть кустарем, чем батраком.

В довершение ко всему в конце первого месяца у него украли зарплату. Он бережно спрятал купюры на дно рюкзака в каморке, где Асторга без стеснения мастурбировал, угрожая обрызгать того, кто будет подглядывать или болтать. Да расслабься. Всем плевать, говорил ему лесоруб Хуан Карлос. Чего ты себя накручиваешь? В тот вечер, не обнаружив пачки голубых бумажек, свернутых в трубочку и спрятанных в чистые носки, Педро пошел наверх по холму, не разбирая дороги. Сел на сосновый пень и постарался не заплакать, но не смог.

Мир словно остановился. Хотя жизни в этих местах оставалось немного, тихими их было не назвать. Поляны, усеянные ветвями и щепой, пыль, металлические тросы, залитые потом глаза, крюки, примитивная живность, увядшие растения, кольцевые пилы, ритмичные и прерывистые стоны дерева, сложенного в гробы, опилки и не до конца проснувшиеся люди, отрезанные пальцы в приветственном жесте, окровавленные руки на лишайниках и зелень мха, которая не разрастается пышно, но иногда проступает в углах зеркал и ванных комнат. Как будто это лесу попали в голову камнем.

Педро стал прихрамывать после того случая. Но спустя неделю он снова поднимался с бригадой на холм в поту и с топором на плече. Насвистывал. Отпускал шуточки и смеялся.

Со временем к любой работе привыкаешь. Тело приспособилось к тяжелым будням, руки и спина наращивали мышцы с каждым ударом топора. Педро привык к хохмам товарищей. Уже не реагировал, когда кто-то приколачивал его ботинки к доске в обеденный перерыв. Слышал смех вокруг и подставлял всего себя порывам ветра, который уносил лесную жару, раскачивал ветви сосен и эвкалиптов и давал свежие тени.

* * *

— Гриб Ganoderma lucidum — это сапрофитный базидиомицет, природный разрушитель древесины, который тем не менее обладает целым рядом полезных фармакологических свойств. Это, учитывая его редкость в естественной среде, стимулировало искусственное выращивание его плодовых тел в специализированных теплицах с использованием бревен или уложенных в полиэтиленовые пакеты и бутылки опилок. Для этого гриба характерна красноватая шляпка почковидной формы, поддерживаемая тонкой, слегка извилистой ножкой. Его мицелий питается мертвой древесиной лиственных деревьев и содержит высокую концентрацию тритерпенов и полисахаридов, весьма ценных фармакологических компонентов: у тритерпенов отмечены полезные свойства для лечения гепатита и гипертензии, а у полисахаридов — противоопухолевый эффект. Последние вызвали большой интерес к исследованию рода Ganoderma в современной медицинской микологии, а также коммерциализации его производных на рынке альтернативных методов лечения онкологических заболеваний.

Джованна говорила размеренно, профессорским тоном перед полусотней слушателей. Маленькая аудитория была переполнена, чередование слайдов задавало ритм доклада. Эти лекции по специальности она должна читать весь год в разных университетах страны в качестве компенсации государству за грант на обучение за границей. Джованна такие доклады ненавидела: каждый раз в ней просыпался школьный страх выходить к доске. Хотя во взрослой жизни научная деятельность заставила ее привыкнуть к выступлениям, они по-прежнему казались ей неприятным и скучным занятием, к которому она подходила скорее автоматически, как будто выполняя неприятную обязанность.

Впрочем, научная работа позволяла ей время от времени возвращаться в Консепсьон. Видеться с родными, друзьями. Механически отвечать на вопросы коллег об исследовании для ее будущей книги[4]. Объяснять родителям, что ей хорошо одной. Что у нее случались романы, но ничего серьезного. Англичане ужасные зануды, мама. Они только и умеют, что пить и разговаривать о работе.

— Терапевтическое применение этого гриба прослеживается на протяжении нескольких тысячелетий в классической китайской медицине, где он назывался линчжи и использовался в основном для снятия усталости,