Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

Крепостное право сохранилось, но при Николае I было сделано очень много в деле изучения аграрного строя России и в деле его правового упорядочения. Никто из предшественников-императоров не сделал столько важного в этой области…

Николай Павлович первым из числа правителей-императоров ясно осознал то, что Россия – не просто Великая Империя, но что это – Православная Империя. Отсюда проистекали содержательно и совершенно иные, ранее неизвестные импульсы и мотивы, влиявшие на разные стороны внутренней и внешней политики страны.

Николай I был, как точно выразился его биограф Н. Д. Тальберг (1886–1967), «человеком вполне русским». Но русским он был в силу того, что являлся человеком «вполне православным»[8]. Даже имя его оказалось совершенно необычным. Впервые в истории правящих династий на Руси он был крещен Николаем в честь высокочтимого Угодника Божия Николая Мирликийского.

Он любил Россию простой и полномерной любовью, и это сыновнее чувство никогда не имело никакой нарочито-патетической окраски. По-иному он жить и чувствовать не мог. Замечательно кратко выразил свою «монаршую русскость» в письме сыну Цесаревичу Александру Николаевичу в июле 1837 года: «Я стараюсь в тебе найти залог будущего счастья нашей любимой матушки-России, той, для которой дышу, которой вас всех посвятил еще до вашего рождения, за которую ты также отвечать будешь Богу!»

По словам хорошо его знавшей фрейлины Императрицы графини А. Д. Блудовой (1813–1891), добродетели и недостатки Императора являлись «большей частью именно добродетели и недостатки русского человека вообще, и хорошие качества у него, как и у народа, далеко превосходят дурные; в них нет, по крайней мере, ничего мелкого».

Графиня была совершенно права: сиюминутно-мелкого, личностно-суетного в делах и словах Николая Павловича отыскать невозможно. Он всегда смотрел на себя и свое предназначение как на священный долг – тяжелый, нежеланный, но и неоспариваемый; воспринимал личное служение как религиозное послушание.

В конце 1825 года, вскоре после воцарения, Николай I сказал младшему брату Великому князю Михаилу Павловичу (1798–1849): «Революция на пороге России, но клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, Божией милостью, я буду Императором». Он свою клятву сдержал и действительно отвел вполне реальную угрозу революционного краха.

Будучи полностью и безусловно православным, Николай Павлович страстно и последовательно ненавидел все формы революционности, видя в том не просто разрушение традиционного мироустроения, но в первую очередь – богоотступничество. С еретиками же и богохульниками не могло быть никаких «соглашений», не могло существовать никаких компромиссов.

В этом отношении он оставался последовательным и неколебимым. Его неприязнь к «конституции» и парламентским формам правления вызывалась убеждением, что это – «сделка с революцией», что это – уступка тем и тому, что разрушает вечное, целостное и неподдельное. Он знал, видел и прекрасно понимал, что там, где воцарились «свободы», именно в тех странах быстрее всего и наступает упадок Веры Христовой. Для России же подобный путь – смерти подобен.

Без искренней и полной Христопреданности Николая Павловича невозможно понять политику России по утверждению Православия на Святой земле, приносившую зримые плоды, но, с другой стороны, породившую столкновение геополитических интересов великих держав, обусловивших Крымскую войну 1854–1856 годов.

Задолго до окончательного распада Османской империи он чувствовал, что именно здесь – опасный узел напряженности и конфронтации, чреватый непредсказуемыми последствиями. Император письменно и устно старался убедить западноевропейских лидеров, что необходимо мирным путем решить эту проблему «больного человека», и готов был взять торжественное обязательство отказаться от каких-либо территориальных приращений для Российской империи.

Ему не верили, чистоту и искренность помыслов Царя не хотели признавать ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Вене, ни в Берлине. В своем русофобском ослеплении правительствам западноевропейских стран везде виделась только «агрессивная экспансия» России. Прошли десятилетия, и прозорливость Николая Павловича получила признание даже в традиционном мировом центре антирусских настроений – Лондоне[9].

Несомненные государственные заслуги Монарха, конечно же, не избавляли его от ошибок и заблуждений, являвшихся как бы следствием великих нравственных добродетелей.

Он не понимал и не принимал двуличие и лицемерие не только в обычном человеческом обиходе, но и в мире высокой политики, а потому оказывался единственным бескорыстным рыцарем среди мировых правителей, для которых имели значение только узкие земные выгоды и интересы. Николай Павлович являл совершенно иной пример.

Будучи честным и открытым, был убежден, что и другие монархи «милостью Божией» столь же откровенны и нелукавы, как и он. Никогда не бросая слов на ветер о дружбе и любви, Царь полагал, что это – необходимое правило для всех и вся. Ему были непредставимы глубины и масштабы нравственной деградации; те приемы цинизма, ханжества, двурушничества, ставшие давно обыденными в европейской политической игре. Оттого и проистекали в его жизни личные разочарования и политические неудачи…

Конечно, он не был политическим слепцом. Его скорее можно назвать Царем-идеалистом, но не оттого, что увлекался какими-то несуществующими и невероятными философскими или социальными «идеями», а потому, что всегда оставался преданным лишь одному, вечному и бесспорному Идеалу – Иисусу Христу.

Фрейлина А. Ф. Тютчева (в замужестве Аксакова, 1829–1889) – дочь поэта Ф. И. Тютчева (1803–1873) – назвала Николая Павловича «Дон Кихотом Самодержавия». Это определение в данном случае вполне уместно, если само нарицательное имя «Дон Кихот» воспринимать в первичном его значении, как обозначение человека, беспрекословно преданного чести и долгу.

Беззаветно преданный Богу, он не мог принять положение – это просто не укладывалось в голове, – что среди европейских правителей он оставался единственным стражем-христианином, выполнявшим свой долг перед Всевышним не только в образе частного лица, но и в качестве Монарха.

Когда Король Пруссии или Император Австрии уверяли Российского Императора письменно и устно в своей «неизменной дружбе», то он верил в это потому, что не мог не верить. Ведь подобные слова и заверения давались перед Лицом Божиим; это не просто «дипломатия», а незыблемый канон, обязательный для каждого христианина. Потому он так последовательно и целенаправленно поддерживал Священный союз, созданный в 1815 году после разгрома Наполеона для защиты христианских принципов в мировой политике.

Никаких политических, экономических или стратегических преимуществ и преференций Россия от этого не извлекала и не преследовала. В то же время такие страны, как Пруссия и Австрия, опираясь на братскую поддержку России, вели свою политическую своекорыстную игру, извлекая вполне очевидные текущие выгоды из нравственно-бескомпромиссной позиции Царя.

Николай Павлович был последним в европейской истории стражем легитимизма, базирующегося на нераздельных христианских принципах иерархии и патернализма. Потому в 1849 году он наперекор рациональным выкладкам