Когда женщины правили Пятой авеню. Гламур и власть на заре американской моды - Джули Сэтоу

начинала Дороти Шейвер, целеустремленная женщина с решимостью во взгляде. Нацеленная на карьерный рост Дороти сторонилась любовных отношений, полностью отдавшись своим амбициям, а ее гениальные способности в сфере продаж и маркетинга сыграли одну из ключевых ролей во взлете американской модной индустрии. В 1945 году Дороти получила назначение на пост президента «Лорд энд Тейлор» и стала одним из самых высокооплачиваемых топ-менеджеров – женщин в истории США, а журнал «Лайф» назвал ее американской «бизнес-леди № 1». В последующие годы высокое положение позволило ей влиять на политику и текущие события в стране – она посещала Советский Союз еще при Сталине, обсуждала вопросы свободы мысли с Эдвардом Марроу[6], общалась с самыми разными выдающимися людьми – от Альберта Эйнштейна до Агнес де Милль[7].

И наконец – как раз когда срок карьеры Дороти в «Лорд энд Тейлор» близился к концу – во главе универмага «Генри Бендель» встала яркая и артистичная 32-летняя Джеральдина Штутц, возглавлявшая до этого отдел моды в журнале «Гламур». Она руководила самым шикарным магазином Нью-Йорка в эпоху «бушующих 60-х» и дискомании 70-х – продвигала самых передовых модельеров, делала постоянными клиентами знаменитостей вроде Джеки О[8] и Мика Джаггера. В 80-е Джеральдина приобрела долю в «Бенделе», став первой в истории женщиной – владелицей одного из крупнейших универмагов Нью-Йорка. Но вскоре Америку охватит повальное увлечение торгово-развлекательными центрами и розничными сетями, и Джеральдина потеряет все, что создала. Одно-единственное фатальное решение погубит «Генри Бендель». Более того, оно станет предвестником краха всей индустрии.

Сами по себе универмаги с давних пор остаются темой второго плана, в то время как главными героями выступают их основатели, легендарные бизнесмены – Мейси, Филин или Блумингдейл. Но эти заведения по своей природе всегда были истинно женскими. Вошедшая в модный магазин женщина чувствовала себя свободной от многих из навязанных обществом ограничений. Истории Гортенс, Дороти и Джеральдины, их жизнь, их карьера незаслуженно обойдены вниманием. И хотя все это происходило за десятилетия до моего рождения, их опыт остается актуальным, а проблемы, которые им приходилось решать, и сейчас выглядят насущными, ведь предубеждения тех лет вместе с укоренившимся в обществе сексизмом живы по сей день.

Эти личности были сильными, непростыми, пусть с очень разными, но в чем-то похожими судьбами – пионер своей эпохи, каждая из них внесла вклад в формирование мира американской моды, и вместе они проложили путь сегодняшним женщинам.

Часть 1

Я – не бизнесвумен. Я всегда мечтала об одной-единственной карьере – заниматься домом[9].

Гортенс Одлам

Глава 1

Гортенс идет в магазин

Первое купленное в Нью-Йорке платье осталось в памяти Гортенс навеки. Ничего уродливее она никогда прежде не надевала – черный шифон за десять долларов в подвальном отделе распродаж какого-то универмага, который и близко не стоял к «Бонвит Теллер» и остальной роскоши Пятой авеню. «Совершенно жуткое. Мне было всего двадцать пять, а в нем я выглядела на все пятьдесят», – вспоминала она[10]. На тот момент – 1916 год – и месяца не прошло, как Гортенс с мужем и их новорожденным сыном Стенли перебрались в Нью-Йорк, в битком набитую жильцами бруклинскую квартиру, в комнату с виниловой мебелью и соседом, чье присутствие снижало арендную плату. Флойд служил мелким клерком в респектабельной адвокатской фирме на Манхэттене. Зарплату он получал скромную, но зато имел шансы на карьерный рост, что немаловажно для молодой супружеской пары с амбициями.

Флойд работал днями напролет, а новоиспеченная мать посвящала все свое время младенцу и домашнему хозяйству, пытаясь уложиться в мизерный бюджет. «Я экономила абсолютно на всем», – рассказывала Гортенс, для которой практика считать каждый цент была не в новинку – ведь в юности ей приходилось выклянчивать у родителей средства даже на предметы первой необходимости. Чтобы поднять детей, ее мать пускала постояльцев, а еще у семьи имелись свои куры и хилый сад на клочке выжженной солнцем земли.

В Нью-Йорке от Гортенс не требовалось ничего выращивать, но она экономила средства другими способами: покупала фарш вместо мяса для стейков, а домашние платья шила сама из оставшихся в лавках обрезков ткани. Латала рубашки Флойда, пока тот «не отказывался их носить – даже после уговоров “это в самый последний раз”», а потом все это шло на одежку для Стенли[11].

Гортенс свыклась с ролью создателя домашнего уюта. «Мне нравилось нянчиться с малышом, заниматься бытом. Я получала громадное удовлетворение, зная, что муж усердно трудится, а я тоже помогаю ему своим собственным усердием», – напишет она позднее в автобиографии. И добавит: «Мытье посуды и полов становилось достойным занятием, обретало смысл»[12].

Но не прошло и нескольких месяцев жизни в Нью-Йорке, как вся эта идиллия дала трещину – когда коллега Флойда пригласил чету на ужин в День благодарения. В Бруклине Гортенс мало с кем общалась, а родни у нее там и вовсе не было, и появиться перед посторонними в своем простецком, домашнем гардеробе – это было немыслимо. «Мы не можем пойти», – заявила она Флойду. Да и со Стенли сидеть некому, но дело даже не в этом: «Мне нечего надеть», – расплакалась она. Флойд попытался отклонить приглашение, сославшись на отсутствие бебиситтера, однако сослуживец не принял его оправданий, сказав, что будет рад видеть их вместе со Стенли. Чтобы избежать позора, Гортенс ничего не оставалось, кроме как выкроить из скудного семейного бюджета средства на покупку нового платья.

На следующее утро, убаюкав Стенли, она выбежала из дома и ринулась к метро. «Я поехала в один манхэттенский универмаг, которой мне рекомендовали – мол, там есть приличные и недорогие платья»[13]. Оказавшись в магазине, Гортенс впала в уныние при виде хаотической массы корзин и стоек, переполненных уцененными товарами всевозможных фасонов и размеров. Практически все платья были неприглядного кроя, сшитые из низкосортной ткани, сплошь усеянные ленточками, пуговичками, бисеринками. По задумке элегантно, а на деле лишь подчеркивает дешевизну.

В спешке – ведь надо вернуться, пока Стенли не проснулся, – Гортенс обратилась за советом к продавщице. Когда та узнала, что бюджет на покупку – десять долларов, ее взгляд поскучнел и устремился вдаль, она вяло махнула в сторону отдела дешевых платьев. Гортенс ринулась туда, сняла впопыхах несколько не таких уродливых нарядов и уединилась в примерочной. Там она совсем пала духом – каждое следующее платье смотрелось хуже предыдущего, а секунды между тем тикали. Наконец она выбрала наименее противное – из простого черного шифона – в надежде, что, когда она спокойно наденет его у себя