Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

Генри Филдинг. История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса [пер. Н. Вольпин]

Предисловие

Эта книга в некотором смысле является экспериментом в историографии, впрочем — экспериментом такого рода, который вряд ли может встретить одобрение. Пять или шесть лет назад, когда я работал в Уорикском университете, наша группа приступила к подготовке книги по социальной истории преступности в Англии XVIII века. Я опрометчиво вызвался представить статью о происхождении Черного акта. Я ничего о нем не знал, но важная роль этого закона в истории права XVIII века навела меня на мысль о том, что для нашей работы в целом было бы крайне необходимо все-таки что-то выяснить. Я предполагал, что должно сохраниться достаточно документов, позволяющих без особых затруднений написать краткое исследование.

Это предположение оказалось неверным, и возникли значительные сложности. Юридическая документация центральных судебных инстанций, касающаяся процессов над «черными» браконьерами, была утеряна. Минимальная информация о них содержалась в единственном памфлете того времени. Пресса публиковала лишь скудные сообщения, причем некоторые из них оказались ложными. Очень непросто было составить хотя бы простое изложение событий. (И я до сих пор не уверен, что мне это удалось.) Еще большие сложности представлял их взвешенный анализ, потому что не только сами эти события, но и их контекст были утрачены для исторического знания. Так, данные прессы и разрозненные сообщения в официальных документах указывали на то, что Виндзорский лес стал центром каких-то беспорядков. Мне показалось, что эти инциденты свидетельствуют о недовольстве жителей лесных районов действием лесного законодательства. Но все авторитетные труды убеждали меня в том, что всякая власть закона в лесу (суды Суанимота[20] и т. п.) прекратила существование во времена Английской республики[21] и с тех пор никогда не возобновлялась. Поэтому мне пришлось начать с самого начала и реконструировать систему управления лесами, существовавшую в 1723 году. Аналогичным образом обнаружилось, что уолтхэмские «черные» браконьеры питали особую неприязнь к сменявшим друг друга епископам Винчестера, но по каким причинам — совершенно неизвестно, и вообще, об управлении и финансах церкви в начале XVIII века писали очень мало. Следовательно, снова обозначилась необходимость реконструировать теперь уже систему епископской администрации, чтобы понять, какое отношение к ней могли иметь «черные» браконьеры.

Особенно рискованными эти попытки делало то обстоятельство, что я не очень много читал о проблемах социальной истории до 1750 года и не занимался их изучением. Большинство историков в подобной ситуации благоразумно воздерживаются от таких авантюр. Обычно, приступая к новому исследованию (или параллельно с ним), человек очень много читает о рассматриваемом периоде, усваивая готовый контекст, предложенный предыдущими историками, даже если в результате своей работы он способен внести изменения в этот контекст. Я решил работать по-другому. Я был похож на парашютиста, приземлившегося в неизвестной местности: освоив сначала всего несколько ярдов земли вокруг себя, я постепенно расширял свои вылазки во всех направлениях.

Можно сказать, что три четверти этой книги (поскольку мое эссе вскоре стало слишком обширным для коллективной работы) основаны на рукописных источниках. Один источник приводил меня к другому; но и каждая рассматриваемая проблема влекла за собой следующую. Охотники на оленей в Виндзорском лесу привели меня к лесным властям, к царедворцам с их парками, а от них к Уолполу, к королю (и к Александру Поупу). Охотники на оленей в Хэмпшире — к епископу Трелони и его управляющим, к Ричарду Нортону — чудаковатому смотрителю Бира, и снова к Уолполу и его приспешникам. Охотники же на оленей в окрестностях Лондона гораздо более прямыми путями, чем можно было ожидать, снова привели меня к Уолполу. Продолжая каждую линию исследования, я откладывал на довольно позднюю его стадию свое знакомство с имеющимися трудами историков. Оказалось, что их очень мало, — конечно, пока я не добрался до литературы об Уолполе и о королевском дворе: здесь мое обращение к другим специалистам было вполне предсказуемым.

Мое начинание может показаться не столько «экспериментом в историографии», сколько попыткой кое-как довести дело до конца. Но я надеюсь, что оно представляет собой нечто большее. С тех пор как я прикоснулся к историям простых жителей лесных районов и по отрывочным свидетельствам их времени проследил те линии, которые связывали их с властью, сами источники заставили меня увидеть английское общество 1723 года таким, каким видели его сами жители, «снизу». Почти до конца этой книги я избегал попытки описания общества в целом — так, как я бы мог представить его на основе разработок предшественников. Конечно, я не могу претендовать на то, что подошел к этой теме без предвзятых мнений и заранее определенных суждений: разумеется, я не ожидал найти неиспорченное общество, в котором царит полная справедливость. Но метод и источники оказывали на мои заранее сложившиеся взгляды определенное влияние. Поэтому когда в последних главах этой книги я довольно мрачно смотрю на Уолпола, барона Пейджа или лорда Хардвика, как и на правовую систему и идеологию вигов в целом, то может быть, я вижу их почти такими, какими видел их тогда Уильям Шортер, фермер из Беркшира, или Джон Хантридж, владелец ричмондского постоялого двора.

Я не сомневаюсь, что специалисты по социальной истории начала XVIII века призовут меня к порядку, и весьма справедливо, за то, что иногда я совершал неумелые самодеятельные вылазки на их поле, и за то, что рассматривал вигов вразрез с принятыми по отношению к ним нормами. Не все англичане в 1723 году были мелкими лесными фермерами или «арендаторами по обычаю», и, без сомнения, попытка написания истории, увиденной их глазами, позволяет составить яркую, но необъективную картину прошлого. Кому-то, наверное, администрация Уолпола принесла пользу; но, прочитав большинство официальных документов и дошедших до нас газет за 1722–1724 годы, я так и не понял, кто бы это мог быть, кроме кружка собственных креатур Уолпола.

Я пишу это, чтобы подразнить профессора Пламба[22] и его последователей, труды которых многому меня научили. По крайней мере, работа по реконструкции дала результат, который всегда доставляет историку некоторое удовольствие. Она сделала нашим достоянием события, которые не только были утеряны для истории, но даже оставались, в сущности, неизвестными их современникам. Кое-что, конечно, они об этом знали: случайные обрывки слухов запечатлелись в частных документах, а значит, в обществе циркулировало гораздо больше информации, чем Уолпол разрешал публиковать в прессе. При этом изрядная часть ее была известна Уолполу, Таунсенду и Пакстону. Но даже они не подозревали ни о том, что писал преподобный Уилл Уотерсон в своей