Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

это восходит к известному «вначале бе слово»). Самый знак начинает истолковываться чрезвычайно расширительно: знак – это представитель чего-либо, что может в нашем сознании заменить что-либо по каким-либо признакам или свойствам. Дым – знак огня, луна – знак космоса, ползущий червяк – знак движения и т.д. Все, что нас окружает, и мы сами – знаки, символы. Весь мир состоит из символов, самая же природа символов остается непознаваемой. Мыслительное содержание нашего познания приравнивается к самому бытию. Эти модные идеи (на самом деле они так же стары, как сам идеализм) широко представлены в разных семиотических направлениях. С ними связано и принципиальное уравнение человеческого языка как знаковой системы со всем, что может истолковываться как знаки. Появилось увлечение изучением «языка» пчел, муравьев, тюленей, особенно дельфинов и других представителей животного царства и даже царства растений. Безусловно, исследование каких-то зачатков передачи «информации», представляющей собой веками выработанные проявления института, представляет большой интерес для науки, и нас здесь могут ожидать разные открытия. Однако, если мы признаем, что человеческий язык – продукт длительного развития общества, для которого характерно на всем протяжении его истории производство орудий труда (язык и возник в процессе труда), то мы не имеем никаких оснований говорить о языке тюленей или дельфинов.

Человеческий язык – единственное и неповторимое явление в истории Земли. Все попытки перевести сигналы дельфинов на человеческий язык (как мы переводим с английского на русский и с русского на английский) неизменно кончаются неудачей не потому, что еще не найден «ключ» к этому переводу, а потому, что языка дельфинов не существует. Во всяком случае, признаки, общие для языка и сигналов у животных, мало затрагивают сущность языка. Термин язык животных надо всегда брать в кавычки. Сказанное вовсе не направлено против семиотики – науки о самых различных знаковых системах. Речь здесь идет о неправильных исходных философских позициях, которые встречаются в любой науке. Что касается языкознания, то это не общая семиотика. Для него несравненно важнее то, что отличает язык от других знаковых систем, что составляет его специфику, а не то, что объединяет его с другими системами. Впрочем, язык не только система знаков, в нем содержится нечто большее. Знак – это означающее, но в языке есть и означаемое. Знак условен, по отношению к означаемому произволен. Конечно, условность, произвольность тоже являются продуктом длительною развития языка, творцом и носителем которого является народ.

Знак условен по отношению к явлениям объективной действительности, которые имеют самые разные обозначения в разных языках, а нередко и в одном и том же языке. Означаемое – отображение действительности в нашем сознании, которое хотя и относительно, но отнюдь не условно, не произвольно. Думать об этом вопросе иначе – это значит вольно или невольно вставать на путь агностицизма или отрицания существования объективной действительности.

Конечно, мы вовсе не отрицаем огромного влияния языка на формирование нашего сознания, на всю нашу культуру и жизнь. Прав был Н.Я. Марр, называвший язык могучим рычагом культурного подъема. Все дело только в том, что считать первичным, а что вторичным. Взирая на продолжающуюся в современном языкознании путаницу в этом коренном методологическом вопросе, начинаешь особенно остро осознавать, что теория отражения В.И. Ленина не только не утратила свою актуальность, но становится еще более могучим средством борьбы за установление объективной истины в науке. Говоря о гносеологических истоках магии языка, следует вспомнить слова В.И. Ленина:

«Подход ума (человека) к отдельной вещи, снятие слепка (= понятия) с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни… Ибо и в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее („стол“ вообще) есть известный кусочек фантазии»[3].

Фантазия, возведенная в абсолют ограниченным умом некоторых философов, и порождает то, что мы называем магией языка.

О языке как системе

Последние десятилетия в истории языкознания прошли под знаком особого внимания к языку как системе или структуре. Те направления, которые главные свои усилия сосредоточили на исследовании языковой структуры и системы, даже получили общее наименование «структурная лингвистика или структуральная лингвистика», «лингвистический структурализм» или просто «структурализм»[4]. Все прежнее языкознание стало определяться как атомарное, т.е. имеющее своим объектом главным образом отдельные языковые явления, без должного учета связей между ними. Однако нет никакого сомнения в том, что языкознание с самого начала своего зарождения на разных этапах своего развития по-разному определяло связи между отдельными звуками, формами и словами, иначе оно попросту не могло бы существовать. Следовательно, речь идет не об установлении связей между отдельными лингвистическими фактами («атомами») вообще, а о поисках связей универсальных, пронизывающих всю языковую структуру. Вне связей, вне системы в языке нет ничего достойного изучения – таков девиз структуральных направлений.

Всеобщность связей явлений природы и общества – одна из черт диалектики. Системно-структурный подход, стремящийся исследовать всеобщность связей в языке – закономерное явление в развитии языкознания. Благодаря особому вниманию к исследованию системности языка достигнуты серьезные результаты во всех лингвистических дисциплинах, прежде всего в фонологии, возникли новые дисциплины, лежащие на грани языкознания и некоторых других наук. Но при этом не следует забывать, что связи не существуют в пустоте, что их нельзя отрывать от предметов материального мира, от противоречивой природы явлений и т.д. Между тем, в структурных направлениях языкознания, когда речь идет о сущности языка, т.е. о предмете методологическом, довольно широко представлены различные виды абсолютизирования связей, системности, отрыв их от других не менее существенных сторон языка. В связи с этим хотелось бы сделать два замечания о языке как системе.

1) О первичности языковой субстанции и вторичности отношений между языковыми явлениями.

Прекрасно сказал К. Маркс:

«Свойства данной вещи не возникают из ее отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении»[5].

Между тем, еще Ф. де Соссюр, предтеча структурного языкознания, рассматривая язык как знаковую систему, сравнивал эту систему с правилами игры в шахматы. Пожалуй, наиболее выпукло абсолютизация языковых связей представлена в глоссематике Л. Ельмслева, предложившего абстрагироваться от всякой языковой субстанции – звуковой и семантической. По Ельмслеву, лингвистика только тогда может стать наукой, когда она откажется от признания реальности существования языковых объектов, так как эти объекты есть не что иное, как точки пересечения пучков отношений. Языковая материя оказывается настолько сложной, что она не поддается схеме Ельмслева, поэтому пусть эта материя исчезнет. Эти крайности теории Ельмслева были подвергнуты критике, в том числе и со стороны ряда структуралистов. Все же, хотя и