Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

Не отрицая важности изучения языковых отношений, языковой системы, мы в то же время не должны забывать о необходимости дальнейшего изучения самой языковой материи, отдельных элементов, из которых состоит язык. Важно и то, и другое. Нет общего без частного, как и частного без общего. Каждый развитый язык состоит из огромного количества слов. Отдельное слово существует только в ряду других слов и в то же время оно является самим собой, оно неповторимо. Каждое слово – особый микромир, изучить тайны которого не только необходимо и поучительно, но и увлекательно.

Нужно постоянно стремиться улучшать принципы составления словарей, в том числе и на основе структурно-системного подхода, однако словари всегда будут описанием отдельных слов и ничем другим. Своеобразие языка художественной литературы, неповторимая индивидуальность языка каждого крупного писателя никогда не уложится в худосочные схемы «чистых» отношений. Все языкознание, которое часто называют эмпирической наукой, совсем перестанет существовать, если из него вынуть материальную субстанцию. Можно, конечно, отвлекаясь от объектов, описать только отношения между ними. Такое описание теперь часто называют формально-структурным. Однако такое описание всегда будет иметь частное значение, оно обусловлено частными целями исследования, его нельзя рассматривать как конечную и единственную цель изучения языка. Если же этот частный прием исследования возводить в методологический принцип всеобщего значения, то в таком случае мы получим структурализм как философское направление. Философский структурализм с его явными связями с неопозитивизмом, с его принципиальным отрывом языка от объективной действительности и приматом отношений над материальной субстанцией – течение, которое заводит науку в тупик.

2) Об относительной самостоятельности языковой системы.

Общепринято, что язык образует систему и структуру, развивающуюся по своим собственным законам. В соответствии с этим главным объектом языкознания являются специфическое построение языка и его история. Это интуитивно или осознанно понимали все кто когда-либо занимался языком, начиная с древнеиндийских и александрийских лингвистов. Основная масса современной лингвистической литературы, независимо от различий в методологии языковедных школ, представляет собой описание различных сторон языка в их современном состоянии и их истории. В то же время разные направления в прошлом и теперь, каждое по-своему, учитывали, что язык функционирует в обществе, не безразличен для общества, из чего неизбежно вытекает признание воздействия общества на язык, развития языка в неразрывной связи с историей общества. Следовательно, предмет языкознания шире, чем описание устройства самого языка, в него входят как его органическая часть общественные функции языка и воздействие общества на язык, как и воздействие языка на общество. Когда мы описываем грамматический строй языка или его фонетическую систему, ограничиваясь этим описанием, мы не претендуем на то, что исчерпываем предмет своей науки, и понимаем, что это только удобный методический прием, а не философская основа нашего исследования. Однако существует на этот счет и другая точка зрения.

Те, кто видят в языке только систему знаков, только отношения между знаками и ничего более, полагают, что такая система является замкнутой, самодовлеющей. Единственный и исключительный предмет языкознания – это только то, что принадлежит языку, его своеобразная структура. Все привходящие обстоятельства (социологические, психологические, физиологические и другие факторы) объявляются «экстралингвистическими», несущественными, поэтому выходящими за рамки языкознания. Анализ структуры языка как таковой должен сводиться к определенному числу сочетающихся элементов, что и дает возможность произвести «точное», «объективное» описание языка, невозможное, если будут приниматься во внимание все так называемые «экстралингвистические» обстоятельства. Лингвисту с этими обстоятельствами будто бы делать нечего. Так, системность языка, являющаяся безусловным фактом, возводится в абсолют, отрывается от других сторон языка, от общества, языкознание «дегуманизируется», превращается в своего рода техническую дисциплину. Эта методологическая позиция получила широкое распространение в структуральном языкознании (под структуральным языкознанием в данном случае мы понимаем методологическое направление, а не сумму технических приемов лингвистического анализа). Особенно четко она выражена в глоссематике Л. Ельмслева[6], но в разных вариантах представлена и в других структуральных течениях. С нашей точки зрения, вся беда здесь в том, что кусочек истины выдается за всю истину, одна сторона действительности принимается за всю действительность, а все это составляет искажение подлинной природы языка. Забывается, что язык не просто система, а система, полная противоречий, что в этой системе одновременно сосуществуют отмирающее и нарождающееся, что через общественные функции языка происходит воздействие общества на его структуру и т.д.

Вопрос о противоречиях, являющихся движущей силой развития, вовсе не ставится. Бинарные оппозиции не рассматриваются как частный случай противоречия, а представляются как гармонические сочетания, причины нарушения которых оказываются неизвестными. Все это неизбежно, когда целое подменяется его частью.

Для структурализма характерен резко выраженный синхронизм. Разумеется, синхронное описание языка (в его настоящем или прошлом) как определенный прием вполне правомерен. Для более точного определения состояния языка такое описание имеет ряд преимуществ, поскольку при его применении настоящее не заслоняется прошлым, не смешивается действительное с уже не существующим. Однако, когда синхронизм из приема описания превращается в методологический принцип, он становится антиисторизмом. Конечно, никто из представителей структурального языкознания не будет отрицать, что язык развивается и имеет свою историю, но для них эта история представляется нечто вроде слоеного пирога: один синхронный срез должен накладываться на другой, не более того. Практически же все внимание уделяется только синхронному описанию. Если предшественники современного структурализма немало сделали для истории языка (ср. историко-лингвистические исследования славистов H.С. Трубецкого, Р.О. Якобсона и других), то Л. Ельмслева, X. Ульдалля, Н. Хомского, Дж. Катца и других история языка вовсе не интересует. Любопытно, что те лингвисты-структуралисты, которые сохранили интерес к истории языка, в своих исторических исследованиях обычно пользуются методами сравнительно-исторического языкознания в их классической форме или в их новейших вариациях. Получается, что один и тот же лингвист механически соединяет в себе разные лингвистические направления. Структурализм весьма далек от того, чтобы на месте громадного здания сравнительно-исторического языкознания построить нечто другое, ему равноценное, хотя имеют место попытки внедрить в это языкознание кое-что из структуральных приемов исследования. Естественно также, что такие важные проблемы, как особенности литературного языка в его отличии от других разновидностей языка, проблема возникновения и развития национальных языков, происхождение человеческой речи и многое, многое другое, оказываются за пределами структуральной теории как экстралингвистические или не чисто лингвистические.

О методах лингвистических исследований

Ученый имеет только одну цель – открыть еще не открытую истину или способствовать этому открытию, а затем поставить свое открытие на службу обществу. Достигается поставленная цель разными способами. Те способы являются наилучшими, которые обеспечивают точность и объективность исследования.