Разыскивается невиновный - Эдуард Михайлович Кондратов

Айна принесла портфель Бориса. Он его так и не открывал ни разу. Замки, я заметил, сложные, импортная вещь, хоть и потерлась... Непонятно, что в нем — тяжелый, как будто со свинцом.

Он вынул из кармашка джинсов ключи, открыл портфель и достал лежавшие сверху объемистые две — по ноль восемь с виду — плоские бутылки с рыжим, не похожим на коньяк напитком. Снова запер ключиком и подмигнул Айне.

— Пусть одна в шкафу... А эту мы сейчас вскроем. Вспрыснем отъезд. Водка у тебя есть? — неожиданно спросил он у меня.

— Хватит и этих, — сказал я. — Мне-то много нельзя. На станцию едем.

— Пью только водку, — вздохнул Борис. — А это виски... Лучший в мире напиток, как говорят. А мне вот давай водку — и баста.

Я взял из припаса бутылку «Старорусской», и мы пошли под навес, где пахло, аж дух захватывало, жареным джейранчиком. Я удивился, увидев, что Старый уже за столом. Не было только Юры. Но когда стали усаживаться, появился и он.

— Ну, с досвиданьицем! — весело сказал Борис, когда спиртное было разлито по стаканам. Он один пил водку, остальным — в том числе и Айне немножко — налили заморского напитка. Даже Сапар не стал сопротивляться.

Выпили, Айна и Сапар закашлялись, Юрик скривился. Мне напиток понравился. Я слышал, что виски отдает самогонкой, — ничего подобного, это пойло было ароматным. Но с очень высокой крепостью, это правда.

Закуска была, понятное дело, тоже на высоте. Выпили еще. Борис поднялся и, жадно жуя, проговорил невнятно: «Пора ехать... не опоздать бы...»

Я пошел к мотоциклу. Пора так пора. Надо было наполнить бак бензином и на всякий пожарный прихватить побольше патронов. Иногда на свет фар выскакивает зверь, только стреляй.

Минут через двадцать я был готов к отправке. Закрепили портфель у меня за спиной, Борису навесили канистру с водицей.

Прощанье было странным. Что-то уж больно ласков был Старый с Борисом, весь покрылся морщинами, казалось, до самых ног.

— До встречи, дорогой, до встречи... — приговаривал и носом дергал.

— Да уж как придется, — усмехался Князев. Будто играли во что-то.

В дороге было не до разговоров: езда по пескам — дело мучительное. Хорошо, что хоть заблудиться я не боялся. В Качазаг я ездил и ночью и днем, да и не страшно заплутаться, когда с собой вода и лето к концу.

Ровно через час сделали привал. Чтоб мотор остыл, да и самим отдохнуть. Костерик разводить я не хотел, но, взглянув на часы, усек, что времени у нас навалом. Остановились возле сухого саксаула. Его и пустили в дело. Сидим в свете костра, а кругом — темно, угрюмо. Будто обступили тебя холмы и молча наблюдают.

Борису было не по себе. Он все озирался и ежился.

— Теперь-то можешь мне сказать про Старого? — спросил я. Не то чтоб с угрозой, а так, очень многозначительно сказал. Он все понял.

— Отчего же... Только ты его этим вряд ли прижмешь. Я бы еще мог.

— А все же? Не темни, Боря.

— Пожалста. Людей он заложил карателям. В белорусских, значится, лесах это было. Его связным послали, а он струсил. Не дошел, человек сорок погибло... Ему десятка, а то и вышка светила. Вот он здесь и скрывается. Уже тридцать лет с хвостиком, понял? Боится до сих пор, что к ответу призовут. Мой батя его по телевизору углядел. Они вместе воевали, от него и знаю...

— Ты-то что хотел от Старого?

— А вот это уже не твое поросячье дело, — окрысился вдруг Борис. — Если я тебе и сказал о Старом, так чтоб знал ты, с какой пакостью живешь. Чтоб не шибко его жалел. Он-то тебя не собирается жалеть. Ну, да ладно...

— Ты договаривай!

— Будто сам не знаешь, — хмыкнул он. — Я насчет милиции. Касается как раз тебя, не кого другого.

— Ты точно знаешь?

— Куда точней. Он мне жаловался, что ты ему плешь переел своей спекуляцией... Боится, что его тоже притянут, а он, сам понимаешь, ох как не хочет высовываться. Так что жди, Володечка, на днях или раньше...

— Не боись, — сказал я хладнокровней, чем на то были у меня основания. — Отдохнул? Тогда едем... Где-то близко здесь трасса Качазаг — Арваза.

Остаток пути занял чуть больше часа. Как ни уверен я был в том, что дорогу знаю, как свои пять, все же обрадовался, завидев огни поселка газовиков. Там я намеревался заночевать у знакомых.

На вокзале — это, конечно, не вокзал, а грязная комнатка с окошком кассира — кроме нас было еще четверо парней, одного я знал — шофер с местной автобазы, остальные — какие-то туркмены. Борис зыркнул на них и отвернулся. Билеты еще не продавали — кассирша не пришла. Ее муж привозил на мотоцикле за полчаса до поезда. Мы вышли из помещения и стали ждать.

Приехала она в этот раз за десять минут до прибытия московского. Билеты здесь продают только в общий вагон, а на месте, то есть в самом поезде, происходит дальнейшая перетасовка или переселение, как хотите, так и назовите. Уезжали из Качазага все, кто приходил на станцию — льгота для каракумских газовиков. Только летом в сторону Москвы уехать из Качазага нельзя, поезд в отпускное время здесь не останавливался. Уезжали через Шартауз.

Борис дал мне деньги, и я сходил на вокзал купить билет. Разговаривать не хотелось. Он посмотрел на часы, хотел что-то сказать, но смолчал. Похоже, ждал подходящей минуты.

Когда до прихода поезда оставалось совсем ничего — уже сверкнули его огни, Князев проговорил с медовым сочувствием:

— Все обойдется, Володечка... Айна у тебя — баба умная, прикроет.

Я непонимающе уставился на него: что за намеки?

— Прикроет, — повторил он, — как мать младенца, своим телом прикроет. На том они и порешили...

— Что ты несешь, тварь? — крикнул я и схватил его за грудки.

— Тихо ты! — Он рванулся. — Старик