Гюстав Курбе - Герстл Мак

эту выставку. Я ответил, что никогда не принимаю участия в конкурсах, потому что не признаю никаких судей, хотя, может быть, из нахальства отправлю на выставку свои „Похороны“, которыми дебютировал и в которых воплощены мои принципы… но что я надеюсь устроить свою персональную выставку, которая станет соперницей их выставки и принесет сорок тысяч франков, а столько я, конечно, на последней не заработаю. Я также напомнил, что правительство должно мне пятнадцать тысяч франков, которые нажило на входных билетах на предыдущие выставки: туда, как уверяли меня служители, они впускали в день по двести человек, желавших посмотреть моих „Купальщиц“. На это Ниверкерк ответил очередной глупостью, заявив, будто эти лица приходили не затем, чтобы полюбоваться картиной. Я без труда отвел это возражение, поставив под вопрос авторитетность его личного мнения и объявив, что дело не в том, приходили посетители критиковать или восхищаться, а в том, что правительство в любом случае взыскивало входную плату и что половина отчетов в газетах была посвящена моим картинам. На это он сказал: очень, мол, прискорбно, что на свете существуют люди, рожденные разрушать самые прекрасные институты и что я — яркий пример такого человека. Посмеявшись до слез, я уверил его, что жертвами подобных людей могут оказаться лишь он сам да академии…

В конце концов он встал с места, оставив нас троих в зале ресторана. Когда он уже подходил к двери, я нагнал его, взял за руку и сказал: „Прошу верить, сударь, что мы и впредь останемся друзьями“. Затем я вернулся к Шенавару с Франсе и также попросил их верить, что они идиоты. После этого мы пошли пить пиво.

Да, мне вспомнилось еще одно высказывание г-на де Ниверкерка: „Надеюсь, господин Курбе, — сказал он, — что у вас нет оснований жаловаться: правительство достаточно заигрывает с вами. Никто не может похвастаться таким вниманием к своей особе, как вы! Заметьте, что и на завтрак вас сегодня приглашало правительство, а не я“. Одним словом, я в долгу у правительства за завтрак. Я собирался расплатиться с ним, но это разозлило Шенавара и Франсе…

У меня в работе с полдюжины полотен, которые, вероятно, закончу к весне… Счастлив, что Вы полагаетесь на меня. Не сомневайтесь: я не подведу. Окажите мне честь верить в это, потому что порукой тому — ненависть к людям и обществу, которая угаснет лишь вместе со мной. Весь вопрос упирается во время — значит, Ваша роль важнее, чем моя: у Вас в руках средства, которых мне всегда не хватало и будет не хватать. При Вашем образовании, уме, смелости и денежных ресурсах Вы можете спасти нас при жизни и помочь нам прожить еще целое столетие! Я по возможности скоро завершу то, что начал, заверну в Париж и навещу Вас в Монпелье, если Вы все еще будете там, а застану Вас в Париже — мы вместе съездим за Вашей коллекцией, если решим устраивать выставку»[158].

Курбе явно доставляло удовольствие подкусывать директора департамента изящных искусств. Ниверкерк в самом деле был добросовестным, но ограниченным чиновником, упрямым приверженцем традиций и заклятым врагом всего неортодоксального в искусстве. В вышеприведенном письме содержится первое известное нам упоминание о намерении Курбе устроить выставку своих работ одновременно с гигантской Всемирной выставкой 1855 года, но совершенно отдельно от нее. Он надеялся, что Брюйас поддержит его, одолжив ему картины из своей коллекции, а также сорок тысяч франков на расходы.

За зиму 1853/54 года Курбе написал в Орнане четыре полотна. Три пейзажа: «Орнанский замок» — дома, теснящиеся на месте снесенного средневекового замка, высоко над городом; «Скала Диз Эр» — привлекающий внимание ориентир в здешних местах; «Ручей в Пюи Нуар» — ключ под сенью деревьев, который художник писал во многих вариантах в разное время. Четвертой картиной были «Веяльщицы», с изображением его сестры Зоэ в платье из тяжелой красновато-коричневой ткани. Стоя на коленях на куске белого полотна, она просеивает зерно с помощью большого решета. Слева расположилась другая молодая женщина, в сером платье и чепчике; удобно откинувшись на мешки с зерном, она сортирует зерна на блюде. Справа мальчуган пытливо заглядывает в деревянный ларь. На дворе, обнесенном стеной, на которую солнце отбрасывает тень увитой виноградом решетки, валяются мешки и корзины.

Курбе не спешил завершать эти полотна, поскольку Салон 1854 года был отменен, чтобы оставить побольше времени для подготовки художественной экспозиции на Всемирной выставке. Таким образом, художник имел время для своего излюбленного развлечения — охоты, и проводил целые дни, бродя с немногими спутниками по зимним холмам в поисках дичи. Одна из подобных экскурсий закончилась плачевно: Курбе забыл, что охота по снегу запрещена законом. «Я отправился на охоту, — писал он Брюйасу, — в голове у меня шумело, надо было подышать воздухом и подвигаться. Снег был великолепный, но оказалось, что охота запрещена. Когда я вернулся в город, на меня составили протокол, стоивший мне трех потерянных дней: пришлось отправиться в Безансон выслушать там приговор и принять меры, чтобы избежать тюрьмы. Да здравствует свобода!.. Я начал еще две картины, которые скоро сделаю: первая будет называться „Веяльщицы“, вторая… явится частью дорожной серии, продолжением „Дробильщиков камня“ и будет изображать цыганку с детьми»[159].

Полотно с цыганкой так никогда и не было написано, но пятнадцать лет спустя Курбе ввел аналогичную группу в картину «Подаяние нищего». Три дня в Безансоне оказались, в конце концов, не совсем потерянными: хотя охота и стоила художнику ста франков штрафа, он продал одному безансонскому коллекционеру картину за четыреста. В том же письме Курбе опять упоминает о своей предполагаемой персональной выставке, но теперь его проект требует сооружения большого павильона, где можно будет разместить картины. «Словом, мы расставим наши пушки и приступим к торжественному погребению [традиционного искусства]. Согласитесь, что роль могильщиков подходит нам как нельзя лучше, а убрать грязь с этой свалки старья будет отнюдь не так уж неприятно! Следовательно, думать надо только о сумме в сорок тысяч франков. Нам придется арендовать у парижского муниципалитета участок земли напротив большой [официальной] выставки. Я уже представляю себе огромный тент с одной опорной колонной посередине, вместо стен — деревянный каркас, затянутый крашеным холстом. Все сооружение должно стоять на помосте. Наймем охрану; у входа, напротив гардероба для тростей и зонтиков, посадим билетера в черном фраке, поставим несколько служителей в зал. Думаю, что, даже рассчитывая только на врагов и завистников, мы легко вернем затраченные сорок тысяч. Все решит вывеска: „Выставка произведений художника Гюстава Курбе