Кинематограф Эйзенштейна. От «Стачки» до «Ивана Грозного» - Дэвид Бордуэлл

революции со своим набором знаменитых случаев и штампами в изображении положительных персонажей. Плакаты и карикатуры рисовали героического матроса или красноармейца, наполеоновского Керенского, окруженного знаменами непримиримого и бескомпромиссного Ленина. Парады и представления на юбилейных торжествах в 1927 и 1928 гг. воскресили стереотип меньшевика, эсера и министров Временного правительства.

Массовые юбилейные зрелища тоже популяризировали упрощенный взгляд на революцию. Постановка 1920 года «Взятие Зимнего дворца» особенно перекликается с «Октябрем». В ноябре на она собрала на площади перед Зимним дворцом более 30 тысяч зрителей. На одной платформе разыгрывалась буффонада о Временном правительстве с Керенским, министрами, женским батальоном и юнкерами. На другой собирали силы красногвардейцы. Битвы между персонажами с двух платформ происходили на мосту между ними. Подъезжали броневики, лучи прожекторов обшаривали улицы, залпы с «Авроры» мешались с ружейным и артиллерийским огнем. После поражения правительства загорались окна дворца, в которых были видны силуэты тех, кто сражался в здании. В заключение о победе возвещали сирены, знамена и фейерверки. По подсчетам, в спектакле участвовало 10 тысяч человек. После Гражданской войны такие огромные постановки исчезли, но их сюжеты и иконография закрепились. «Октябрь» можно считать результатом десятилетнего развития мифа, навсегда зафиксированным на пленке.

Соответственно, фильм опирается на знакомые элементы, драматургия и темы организованы в нем вокруг двух полюсов:

Многие мотивы строятся на различиях между лидерами. Оба представлены с помощью штампов – одетый в военную форму Керенский и жестикулирующий кепкой Ленин в легендарной позе оратора. Прибытие Ленина на Финляндский вокзал показано при помощи привычной советской иконографии – свет, высота, знамена. Оппозиция статика/динамика дает Эйзенштейну возможность изобразить, как Керенский расхаживает по дворцу или сидит на троне, а Ленин энергично взбирается на броневик. Керенский в роскошной обстановке играет с хрустальным графином, Ленин при этом сидит в шалаше рядом с дымящимся над костром чайником.

Основные различия между сторонами показаны и с помощью других образов. На стороне врага статуи, сначала это символ царизма, потом – Временного правительства. Поза Керенского сравнивается с фигуркой Наполеона, еще одна статуя практически венчает его лавровым венком. Женскому ударному батальону противопоставлены сентиментальные скульптуры целующихся влюбленных и матери с ребенком. Мелкие амбиции Керенского изображены в другом масштабе, за счет склейки со строем игрушечных солдатиков. Большевики же ассоциируются с оружием. Игрушечные солдатики Керенского сопоставляются с рядами пистолетов в Смольном, и отдельный фрагмент «Пролетарий, учись владеть винтовкой!» посвящен самособирающейся анимированной винтовке.

Почти все детали в фильме оказываются на той или другой стороне. Кожаный сапог Керенского на подушке сопоставляется с жесткой, грубой обувью крестьянского депутата съезда Советов. Более ранние кадры с танцующими в сапогах солдатами монтируются с бросившимся на диван Керенским, который дрыгает ногами. В Смольном ботинки Ленина, который нетерпеливо постукивает ими в ожидании атаки, противопоставляются остроносым туфлям женщины-либералки, не желающей топать во время дебатов. Главный мотив, заданный названием фильма, касается времени и выбора момента. Царизм и Временное правительство существуют в мире условного времени. Механический павлин, с которым сравнивается Керенский, является деталью богато украшенных часов, в которых (как показано позже) время отмеряет сова. Но когда на Финляндский вокзал приезжает Ленин, для большевиков становятся актуальны часы позади него (2.92), которые показывают «настоящее» время исторического процесса. Стихийное восстание июльских дней, по версии большевиков, было подлинным выражением народной воли, но, как сказал в фильме один оратор: «В свое время партия поведет вас». Партийные лидеры разошлись во мнении относительно плана восстания, которое, как надеялся Троцкий, совпадет со Вторым съездом Советов. Но в картине, как и в советской историографии, Ленин обладает даром предвидения, и он назначает дату, когда свершится тщательно спланированное восстание. Во второй половине картины действие происходит 25 октября и делается акцент на течении времени, а Ленин смотрит на часы, пока истекает 20-минутный срок ультиматума. Вопреки историческим фактам, штурм Зимнего начинается в полночь (2.93). В момент триумфа вереница часов, показывающих время по всему миру, подчеркивает значение свершившегося события (2.94). Утверждение, что большевики подчинили себе ход истории за счет того, что подчинили себе время, иллюстрирует общую тенденцию в советской культуре 1920-х гг., также нашедшую выражение в создании «Лиги времени», которая искореняла неэффективные рабочие процессы.

2.92 «Октябрь»

2.93

2.94

Эти мотивы подчеркивают характерные для Эйзенштейна методы постановки, съемки и монтажа. Как и в двух предыдущих фильмах, монтаж с захлестом делает акценты на жестах – вращении зонта, открытии дверей. Но режиссер также расширяет свой набор поэтических приемов монтажа. Он еще больше ускоряет его ритм, например в сцене танца казаков, где монтирует планы длиной в один кадрик. «Октябрь» превосходит предыдущие фильмы и в контексте синестезии [163]. Быстро смонтированные кадры с пулеметом вызывают ассоциацию со стуком молотка, из-за обстрела во дворце звенят люстры. Эйзенштейн также демонстрирует мастерство в использовании ложной склейки по взгляду, когда солдаты, сидящие в окопах (2.95), как будто уклоняются от пушки, которую спускают с конвейера (2.96). Похожим образом он поступает и со звуком – матросы бьют в подвале Зимнего бутылки и бочки с вином, и это пугает министров на верхнем этаже, как будто они слышат, что революция стучится в дверь.

2.95

2.96

По ходу картины Эйзенштейн смещает диегетические «регистры», как в сцене на одесской лестнице. Некоторые элементы, как пушка, которая как будто давит солдат, приобретают символическое значение, оставаясь при этом в мире истории. В главе «Июльские дни» многие элементы не привязаны к какому-то конкретному пространству, несмотря на то что находятся в мире истории. Во фрагментах с Керенским в Зимнем дворце привязка становится еще слабее за счет частых перебивок. Очевидно, что игрушки, столовые приборы, тарелки, стеклянная посуда и предметы роскоши находятся во дворце, но они сняты крупными планами на нейтральном фоне, за счет чего кажутся зависшими в символическом пространстве [164].

Еще более неясным кажется местоположение знаменитого механического павлина, который раскрывает хвост и поворачивается, пока Керенский ждет, что откроется дверь (2.5). Он снят на черном фоне и, на первый взгляд, прекрасно подходит на роль недиегетической метафоры. Но птица на самом деле является элементом часов, которые стоят во дворце (2.97) [165]. Эйзенштейн даже усложняет ситуацию, монтируя павлина с огромным висячим замком с резными птичьими когтями, и хотя замок отсылает к следующим кадрам с