Amor. Автобиографический роман - Анастасия Ивановна Цветаева

Евгений Евгеньевич смотрел вслед выходящему Морицу и одновременно пытался составить себе мнение о человеке, от которого на данном этапе зависело дело его жизни. Высокий, с, казалось, военной выправкой (в прошлом по службе – тайный советник, генерал статский, но при новой власти почётный член научных обществ), в очках старинного фасона, узких и в золотой оправе, через стёкла которых на собеседника глядели пристально сквозь любезность холодноватые умные глаза – чуть темней стёкол; бакенбарды и глубокая лысина, у ушей пушившаяся серебром, – он производил впечатление.

Изобретатель поклонился, подвинул гостю кресло и жестом пригласил сесть.

С полчаса, а быть может – и с час, просидели они над разложенными чертежами. Ни один не прервал молчание. Ни один не глядел на часы. Затем специалист встал и, протягивая старую, с набухшими венами руку виновнику его напряжённой, в час перерыва, мозговой работы, сказал:

– Не смею пока обнадёживать вас, ничего ещё не могу обещать. Жду вас к себе завтра, в это же время, но должен сказать, что предложение ваше – вполне ново. Ничего даже сходного – и по масштабу – не встречал.

Слова были сдержанны, но взгляд – взгляд сквозь очки был – взволнован. Евгений Евгеньевич попытался сказать что-то, но слова падали вяло. У самых дверей он проговорил только: «Благодарю вас…»

В это время вошёл Мориц.

– Уже? – сказал он старику. – Отлично. Вместе идём в Управление?

Они вышли, а Евгений Евгеньевич… как сияли его глаза, затуманиваясь дымом «жакоба»! Он стоял у окна и глядел сквозь него – вдаль, туда, где сверкало – будущее!..

– Ну что же, – сказала, входя, Ника, – одобрил? Я бы этого старика сразу ввела в повесть! В нём – что-то волшебное. У Андерсена он бы жил один, в старом доме… Понимаю! Вам сейчас не до Андерсена! Вы сами сейчас – Андерсен! Знаете что? Пока эти опаздывают – скажите же мне (знаю, знаю, объяснять будете над чертежами, после!), скажите мне в двух словах! Это всегда можно! Я не так глупа, как кажусь, – я пойму: в чём ваше изобретение?..

Будь это не она, не её тон, не её готовность быть ему помощником, хранителем его тайны, – он бы сейчас не открыл рта. Что-то было в этой минуте – повелевавшее. Но осторожность – выше всего! Он ответил ей по-французски. И вот что он сказал:

– Без поясненья мои чертежи могут, думаю, лежать здесь. Слушайте. Отныне не будет паровозов на земном шаре. Пар будет заключён – в колёса. Принцип турбины. Поезд будет идти быстрее и легче – без паровоза. Это очень удешевит расходы по эксплуатации. С железной дороги принцип перейдёт во все виды транспорта. Вот всё. Ну а подробности, всякие эйч-пи, все расчёты – это уже не вам слушать – ему! Генеральный бой – он сказал мне – завтра. При закрытых дверях, втроём!

– Я скажу вам, но не спорьте, не перебивайте! – вскричала Ника. – Я знаю всё, что вы скажете! Но не упрекнуть вас не могу. Потому, что я – торжествую! Сколько вы пакостей мне про Морица говорили – а вот опять-таки ему дело своё доверили! Дайте лапу! Нет, нет, не слушаю! За это – во‑первых! Жму руку. Затем – за вас самого, за ваш труд! Мне кажется, знаете что? Я ведь не понимаю в технике, не моя область, но мне кажется – это даже больше, чем «Туннель» Келлермана (моя любимая книга!). Потому что – ну, надавит на него океан – и нет туннеля, хоть и отдал ему Мак Аллан – жизнь! А вот это…

Шумно входили два других сотрудника. Продолжался рабочий день.

А ночью, поздно начав, увлечённо, не чувствуя усталости, Ника с головой вошла в перечерчивание деталей с чертежей, переданных ей Евгением Евгеньевичем. В следующие дни Мориц разрешал ей продолжать эту работу с утра, когда он шёл в Управление, – можно занимать в углу его стол, отделённый шкафом, куда к ней не заглянет никто.

Глава 11

Мориц и Ника. Евгений Евгеньевич продолжает рассказ

Был вечер. Мориц шагал по сырой, липкой земле, ноги скользили, и приходилось, балансируя, чтобы не сорваться с под гору идущей тропинки, махать в темноте руками и выделывать неожиданные антраша. Это раздражало, потому что – хотя никто не видел – выглядело смешно. В этих вынужденных движениях было что-то унизительное. Хорошо, что была ночь.

…Как могла такая – умная же? – женщина, как Ника, – не понимать такой очевидной вещи: лирика! Кто не любит лирику, но ведь…

Он всё-таки соскользнул с тропинки, и в небольшую лужу, потому что брызнула грязь – может быть, даже на краги!

…Лирика! Кто сомневался в том, что она – прелестна! Но прелестные вещи обходятся человеку – дорого. Наивность прекраснодушия, комизм его – он не выносил с детства. Он просто его ненавидел! На это надо было идти войной! Эта Ника хочет брать лирику – руками, лирику, по природе – русалку, и не замочить рук! И она требовала верности – от русалки! Требовать её в спутницы своего дня… И, в свою очередь, оставаться верным – русалке! Это было невесть что! А впрочем, что ему за дело до того, как живут – другие? Каждый думает – за себя!

Тропинка теперь вела ровно и крепко, он шёл быстро… Так в Морице возникали и рушились замки, ведомые ему одному.

Закат по небу – клоки золотой ваты, выше – перламутровые крыла.

Мориц и Ника стоят на мостках, проложенных через всю зону. Он уходит, и она вышла его проводить до угла барака. Её мучило то, что ей в последние дни наговорили о нём в бюро, и слухи, принесённые о нём одним из новых сотрудников; с чем все согласны, это что он – ярый, бессовестный карьерист, жесточайший циник, вероятно, погубивший на веку своём не одного человека, лжец, актёр. Ей говорили: «При вас он стесняется, и при вас и о нём некоторые стесняются говорить резко». Он тонок, хитёр, у него большой опыт, он держит в руках всё Управление. Будет день, когда она пожалеет, что не послушала дружеских предостережений! Да неужели же она не видит, что он оставил её тут с определённой целью! – оставил её, несмотря на её чуждость работе бюро, именно с целью разрядить сгустившуюся атмосферу вражды к нему – ну, и