Три минуты истории - Александр Дмитриевич Сабов

Распростившись, как все пилоты, с русскими летчиками, капитан Гастон де Сен-Марсо сел в «як» и сквозь дымку, застлавшую глаза, стал вглядываться в одинокую фигуру на аэродроме.

Это командир 303-й истребительной авиадивизии, Герой Советского Союза генерал-майор авиации Георгий Нефедович Захаров.

Вот он поднял руку: на взлет!

«Яки» потянулись на взлетную полосу.

Прощай, наш боевой генерал, чья суровость все равно не смогла скрыть доброго сердца! «Слезы текли по его лицу…» — так закончил свои воспоминания де Сент-Марсо, в первый и последний раз видевший, как плачут генералы.

А он, оставшийся на земле, отдав французскому полку свою последнюю команду, он в эти минуты как бы разом увидел и опять пережил дни и ночи, месяцы и годы совместного фронтового житья, в котором столько было высокой печали и светлой радости.

Был однажды день на этой войне, который им всем запомнился особо. Тогда в полк «Нормандия» прибыл глава французской военной миссии в Москве генерал Эрнест Пети. Из Слободы — полк стоял под Смоленском, за который шли тяжкие бои, — командиру дивизии позвонил пилот-переводчик Мишель Шик и изложил просьбу: нельзя ли в честь прибытия французского генерала в этот день отменить вылеты для полка?

— Передайте командиру полка, — ответил генерал, — война — прежде всего. Русские солдаты знают, что их наступление, назначенное на пятнадцать часов, будут прикрывать французские пилоты. Они верят в них. И они же не простят им, если атака не получит поддержки. Через пятнадцать минут вылетаю к вам.

Когда его самолет уже шел на посадку в Слободе, он увидел, как девять «яков» друг за другом поднялись с земли и взяли курс к фронту. Потянулись минуты томительного ожидания. Какое уж тут застолье, если девять стульев пустуют, если девять товарищей улетели в бой? Генерал только в послевоенных своих воспоминаниях признается, как нервничал он, поглядывая в небо, хотя с виду был, как всегда, спокоен и собран. Но вот — летят! А была традиция у военных пилотов: если возвращаются с потерей — то просто идут на посадку. Если же нет потерь и возвращаются с победой, то над аэродромом герой дня делает «бочку». Все взгляды в небо, на горизонт: летят, но еще нельзя сосчитать, все ли летят назад… И вдруг — «бочка»! Следующий самолет кувыркнулся в воздухе дважды. На земле кричат «ура!» и обнимаются, да так, что не сразу и заметили четвертую «бочку»…

Не давала послаблений война! Никому не давала, от маршала до солдата. С каким бы риском ни сопряжены были приказ, обязанность, долг, они ценились выше любого уюта, любого перерыва в этом риске. Не так просты эти истины, как звучат, возможно, с бумаги. И девять летчиков, вернувшихся с четырьмя победами, и весь полк в тот день поняли, что десятым — а может, первым в десятке — был в тот день сам командир дивизии Захаров.

И вот день, когда он отдал им последний приказ на вылет… Птицы взлетели в июньский рассвет сорок пятого и, прощально взмахнув крыльями, легли на западный курс, и впереди их не ждали больше бои. Над Волгой и Неманом, над Эльбой и Сеной было мирное небо.

Перелет через Европу занял пять дней. Особое счастье было в том, что несколько пилотов, считавшихся, по журналу полка, «пропавшими без вести», явились 20 июня в Бурже и встали в строй: Бейсад, Фельдзер, Майе — заключенный № 2332.

Это не кинокадр. «Сладкая жизнь» в Голливуде быстро утомила Жана Габена.

Он отправился в Северную Африку к де Голлю.

В Париж вернулся командиром танка в составе 2-й бронетанковой дивизии генерала Леклерка.

В аэропорт Орли его пришла встретить Марлен Дитрих…

«Походный дневник полка „Нормандия“ заканчивается этим днем, 20 июня 1945 года, когда мы снова обняли свою родину-мать».

Я позабыл сказать, что в ноябре сорок четвертого, когда полк перебрался на свою первую базу в Восточной Пруссии, он сначала выслал туда разведку. В хронологии полка это событие запечатлено так: «4 ноября 1944 года. Первый французский пилот свободно приземлился на территории противника в Восточной Пруссии».

Это был капитан Жан де Панж.

А отсюда до родины-матери было совсем уже рукой подать, может, один перелет, может, два.

Вот почему и кажется мне, что, должно быть, это он поставил заключительную точку в долгой полковой одиссее…

Ну а ЛФД, а бригада «Франкрейх», из недобитых частей которой создали дивизию «Шарлемань»? Продавшие родину и потому ее потерявшие, они отступали до конца, до самого логова. Пока в логове не раздался выстрел. История перевернула еще одну страницу. На то она и история, чтобы листать книгу времени вперед.

А нам ее обязательно нужно перелистывать назад, ведь как не бывает стариков, не проживших молодости, так и будущее не постигнуть и не прозреть без прошлого. Ведь на свете даже и одуванчик не вырастет без корешка. Что причинно, то и следственно, что причинно-следственно, то и проницаемо, была б только память на все три дня истории, на вчера, на сегодня и на завтра. Истинным прологом ко Дню Победы в мае и радостной июньской встрече в Бурже была для Франции вот эта речь генерала де Голля, сказанная им в декабре 1944 года, тут же по возвращении из Москвы:

«…Политика уловок и недоверия, проводившаяся между Парижем и Москвой в промежутке между двумя войнами, и их разлад в решающий момент лежали в основе возвращения вермахта на Рейн, аншлюса, порабощения Чехословакии, разгрома Польши — всех актов, которыми Гитлер начал захват Франции, за которым год спустя последовало вторжение в Россию…

Для Франции и России быть объединенными — значит быть сильными, быть разъединенными — значит находиться в опасности. Действительно, это — непреложное условие с точки зрения географического положения, опыта и здравого смысла».

14. И на земле разразился мир…

В записках Сент-Экзюпери, помеченных декабрем сорок третьего, мы находим пометку:

«Корнильон-Молинье (один из руководителей французской авиации в Алжире. — А. С.) предлагает мне в январе или феврале отправиться вместе с ним в Россию. Я согласился. Должен же я где-то воевать, а там, по крайней мере, мне не станут докучать моим возрастом. Только бы ничего не произошло за оставшееся время в этой мусорной яме, в которой все мы барахтаемся