Актёрские тетради Иннокентия Смоктуновского - Ольга Владимировна Егошина

встретили настороженно и иронически («какой-то Додин прибыл, ну-ну, посмотрим, что за птица»). Между тем многофигурный, громадный спектакль требовал объединения в работе десятков людей. «В щедринской работе „новая“ и „старая“ труппа МХАТ оказались поставленными лицом к лицу», – напишет позднее мхатовский историк, и далее: «Сотворчество разных поколений оказалось радостно-мучительным» [101]. В процессе постепенного признания режиссера труппой Смоктуновский сыграл важную роль. Раз поверив в Додина, отношения не изменил в течение жизни. При всей своей нутряной нелюбви к режиссерам как к классу, работу Додина оценил высоко, а Иудушку – тяжко давшуюся роль – относил к любимейшим. Так же как сразу принял и оценил сценографический замысел Эдуарда Кочергина. Последний запомнил, как, попав в больницу с инфарктом, получил от незнакомого артиста теплое письмо со словами поддержки и привета…

Первая запись в актерской тетрадке – автограф Додина – передает вибрирующий настрой режиссера перед началом репетиций.

На обложке:

«Смоктуновскому И.М.

С надеждами безграничными,

С волнением несказанным,

Дай нам Бог мужества!

Ни пуха.

Л. Додин 8/1–83 г.» [102]

Напутствует как на битву, где надеяться можно только на Бога и собственное мужество.

Ниже под словами Додина взятые в рамки несколько фраз:

«Январь. Что-[то] пасмурно, но вдруг проглянуло солнце в окно, как привет и напутствие.

Благодарю».

Это настрой артиста.

Актерская тетрадка роли Иудушки Головлева даже среди исписанных тетрадей Иванова и царя Федора кажется монстром. Три тысячи вопросов актера к режиссеру и обратно, о которых вспоминает Додин, явно не относятся к фигурам речи и не являются преувеличением. По мере чтения этих исписанных на обороте и полях страниц в какой-то момент возникает странное ощущение, что слабый, мерцающий, едва намеченный контур образа постепенно наливается кровью живых подробностей, наблюдений, ассоциаций, деталей, догадок – на глазах наливается силой и жизненным румянцем, Иудушка на страницах постепенно обретает сверхъестественную пугающую живость.

Начинается, как обычно, первыми «пристрелками» к характеру, первыми объясняющими догадками, первыми манками. Неожиданную тональность предлагает артист истории последнего представителя выморочного рода, уморившего братьев, детей, мать, племянниц, истории Иудушки-кровопийцы:

«История борьбы, бойца, завоевания».

Потом на протяжении сотен страниц не раз будет варьировать эту сверхзадачу. Как и в остальных тетрадках, Иннокентий Смоктуновский в тетрадке роли Иудушки Головлева меньше всего заботится о «литературных» достоинствах собственного текста. Десятки раз напоминает себе сквозное действие роли. Одну и ту же задачу, мысль «проводит» через многочисленные сцены и повороты сюжета. Сама плотность его записей в «головлевской тетрадке» превращает чтение его пометок в своего рода прогулку через колючий кустарник: то и дело «цепляют» неудачные синтаксические обороты, настойчивые повторы. И снова, и снова надо напоминать себе, что тетрадь не предназначалась для посторонних глаз. И все пометки имели значение сугубо прагматическое, помогая артисту в работе над образом.

Додин ставил спектакль о распаде дома, о вырождении семьи, о смерти рода. В мистической полутьме сверкали огоньки. Усиленное динамиками биение человеческого сердца рифмовалось с ритмом литургической церковной службы. Огромное бесформенное покрывало, напоминающее великанскую шубу, огораживало Головлево. Страшное черное пространство вплотную подступало к покоям головлевского дома. Додин и мхатовские актеры искали равновесие между концептуальным пространством и почти натуралистической физиологической точностью авторского письма. Умертвил свободно разгуливали по головлевским комнатам, подходили к кровати, где кряхтел, отфыркивался, постанывал Иудушка, к чайному столу с обязательным самоваром, с засаленными картами.

Историю распада личности, постепенного схождения в безумие, историю постепенного «выдавливания» из Головлева и из жизни всех родных и близких, Смоктуновский описывал для себя в терминах боя, сражения:

«Пошел навстречу этой борьбе.

Вступает в борьбу.

Азарт борьбы много сильнее плодов и вкуснее.

Надо отстоять то, что я завоевал.

Отстоять себя как личность от и до».

Акт поделен артистом на отдельные сцены, где ведутся битвы за Головлево – со старшим братом, с младшим, с матерью:

«1‐й акт решение вопроса с – этап действия

а) Степаном; б) Павкой, а еще раньше отцом; в) матерью (обыск ее вещей и ее постепенный выгон, отъезд)».

Братья, сыновья, милый друг маменька – все это враги, ждущие только возможности ударить. Каждый эпизод: с братом, с сыном, с маменькой – поединок. Причем поединок, где Иудушка не нападал – оборонялся:

«Если не заставит он плясать под свою дудку – заставят его.

Сыновьям – не дам! Найдите способ борьбы с жизнью, но не со мной. Я не для этого свой путь прошел. Пробуйте, дерзайте!»

Единственное его оружие в этой борьбе – слово:

«Говорить, говорить – способ жить и выжить. Когда он говорит – все может и живет в это время. Когда все поумирали или сбежали, он продолжает говорить, т. е. жить с призраками».

И далее парадоксальное предположение:

«В педантизме способа – победа. Он молчалив, но способ борьбы – слова, язык. Говорить, говорить. Способ „бастарда“».

«Расшатывая» образ, артист идет от парадоксального допущения: «молчаливый Иудушка», добродетельный Калигула, застенчивая Мессалина, первый ученик Митрофанушка… Законный сын Порфирий Владимирович назван «бастардом». И словоговорение – попыткой за незаконность свою оправдаться. Смоктуновский дает не только идеологическое определение речи Иудушки, но описание, как он говорит:

«Начинает терзать не только словами, но и манерой говорения.

Способ говорения: без точек, без запятых, если они и есть, то расставляет он их по-своему».

Здесь Смоктуновский набрасывает будущий изматывающий ритм иудушкиной речи, его вибрирующую интонацию. «Промолвит слово и проверяет: так ли сказал, накинул ли петельку на человека» [103]. Словесный поток несет Иудушку, затягивает его, гипнотизирует не только окружающих, его самого:

«Нащупал способ существования. Но потом уже выяснится, что он такая же жертва такой жизни и поведения.

Он зашелся, сошел с рельс».

Для Смоктуновского особенно важно, что его Иудушка – крупный человек, личность:

«Масштаб личности: Шекспир, но по-русски – Ричард».

Иудушка как русский вариант шекспировского Ричарда. Возможный манок? Там и там законные сыновья с самоощущением бастардов. Там шла борьба за корону, здесь за головлевское имение, но там и тут сражались за власть. Там и тут искоренены прежде всего родственники как претенденты на трон (место хозяина)… Аналогии можно длить. Оба обладают завораживающим красноречием. Правда, один использует дар слова, чтобы обольстить царственную вдову своей жертвы, а второй заговаривает зубы экономке Евпраксеюшке или обольщает племянницу Анниньку, чтобы своей старческой дрожащей рукой еще раз прикоснуться к женской талии. Парадоксальное сопоставление, как хороший миксер, «взбивает» материал в какую-то новую консистенцию. Ричард III, высчитывающий количество осклизлых огурцов да моченых яблок, покраденных из кадки дворней; шпионящий за крестьянскими курами, топчущими барский огород; уводящий у сирот племянниц двух коров – Чернавку да Приведенку… Ричард III, считающий гроши, воюющий с экономкой за лишний кусок сахару к чаю… Ричардовский накал страстей в головлевском масштабе:

«Демагог на „холодном глазу“

Словесная „мотата“ матушки, т. е. демагогия взята им на вооружение».