«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

одно и то же: наклоняешься над кирпичом, берешь, грузишь на тележку, ее отвозят, моментально подвозят другую – у тебя уже кружится голова, грудь жжет, во всем теле ломота, ты еле держишься на ногах – и все равно: наклоняешься, берешь, грузишь, опять наклоняешься…

– Ты подымаешь один кирпич – и знаешь, что за ним пойдет еще семьсот штук. Нагрузил семьсот – начинаешь снова. Ты идешь домой – и знаешь, что завтра с утра ты опять с головой залезешь в эту чертову печь и начнешь все сначала. Вечер дается тебе, чтобы ты мог подкрепить свои силы, поесть, отдохнуть – а завтра…

– В конце концов, тебе уже ясно, что именно-то в этой печи – вся цель твоей жизни. И тебе совершенно безразлично, вдохновляют ли тебя высшие цели, или ты работаешь бесцельно. Тебе все равно, в каком государстве ты работаешь и какими идеями руководствуются твои властители. Тебе совершенно все равно.

– Когда-то я много читал, теперь ничем не интересуюсь. Просто я знаю, что ни одна книга и ни одна музыка не выразит моего чувства. Мне нужно произведение, которое выражало бы самые сложные чувства – и одновременно не выражало бы ничего. Да, вообще-то, мне и ничего не надо.

– А казалось бы, чего мне жаловаться! Я работаю в адских условиях – но зато: полторы тысячи!! Я могу всегда быть сытым и хорошо одеваться – да, но сердце, легкие… Еще лет пять – и я уже не жилец.

– Иногда забудешься в печи… Вспомнишь, что работаешь и для детей… Бессознательно задаешь себе вопросы: какие дети? зачем дети? – грузить кирпич?? Тогда зачем он, этот кирпич? Берешь один; как сумасшедший, бросаешь его об пол, разбиваешь; потом второй, третий, четвертый… Потом одумаешься – ну, разбил ты один кирпич, второй, но ведь впереди еще семьсот, а там еще… Останавливаешься, переводишь дух, начинаешь все сначала…

– Все это хорошо: люди издавна так работали, но ведь у нас все это, вместе взятое, без зазрения совести называется счастьем! Единственное, что у тебя остается, – водка, а ты пьешь ее осторожно, крадучись, исподтишка… Любая неосторожность – и тебя оштрафуют на 50 рублей!

– И все это – ради высших целей!

19 мая

Все в той же малиновой кофточке… страшно…

20 мая

– Ну куда я сейчас пойду?.. У меня… ннет… ничего нет! Что, ты думаешь – я так и пойду? Чтобы все смеялись надо мной – пусть… Да?! Ты что же – тты… человека понимаешь?

Тупо посмотрел на меня. Я отвернулся: попытался придать своему лицу безразличие.

– По-твоему… я должен на кирпичах спать… Так, что ли. Рубля жалеешь… Своему другу… рубля жалеешь… В рррот я всех ебу в таком случае… Мне нужно… понимаешь?.. напиться нужно…

Я пробовал убедить его, что он и без того пьян «слишком достаточно»: я не дам ему ни глотка из своей четвертинки; что же касается денег, то их у меня нет совершенно…

– Ты же еще мне… сыннок!.. Ты еще… под стол ходил пешком… а я уже дддесять рраз человеком был… Ммалых ребят видел… И больших видел… тоже… А теперь – что? – умирать, что ли, мне хочется? Обязан я, что ли, – умирать?..

Расстегнул телогрейку, обнажил мохнатое туловище.

– Видишь!.. Везде горит… огнем горит… А на что мне рубашка? Взял – и пропил… Пиджак тоже – как будто задаром… пропил… Как у русского народа… что выпито и проебёно… то в дело произведено! Хе-хе-хе… Все за мозоли покупаем… а продаем – даром… В носках теперь идти… Ттак?

Нагнулся, придерживаясь за мою куртку, стал снимать грязные носки. Встретив мою улыбку, тоже улыбнулся.

– Малый! Мы… с тобой пили… а ты хороший малый! Тебя… девки целуют… Так всегда и надо делать!.. А мне… босиком теперь… дойду до кольца… буду все покупать… все, что лежит, все буду покупать… а телогрейку продам… Голый пойду… Прическу себе сделаю…

Снял носки: босой, опустился на землю.

– Купишь, а?.. В ней же цена не за то… что дорогая… Мне она нужна… Никому не продам… Голый пойду… От самой Москвы в ней прошел… А жены у меня нет… Теперь уже все равно – рубашку продал, ботинки продал… А телогрейку – нниккому не дам! Это своя, русская… Купишь, а?

Заерзал под ногами, схватился за мою руку.

– За один глоток, а? Носки отдам… Это они грязные, потому что темно… А были… хорошие, полоски везде… А?.. Не хочешь, значит?.. И телогрейки не хочешь… Душу-то нельзя продавать, душа у меня… как русский герой… а продавать нельзя… Телогрейку – можно…

Вероятно, вспомнив, что у меня в кармане четвертинка, неуклюже поднялся, стал на колени, обеими руками ухватился за карман.

– Сыннок… Я же не пожалею ничего… Отдам… Телогрейку отдам… Что еще у меня… нничего больше… Вечное тебе спасение будет… По-божески все будет… Ты же такой хороший… сынок… По-божески…

Пришлось вынуть четвертинку и заложить за спину.

– Ммилый, я же не хочу… Мне… можно не прятать… Один раз… я же понимаю… человеческие чувства… Ведь я… Я же не требую… Мне как другу… А никакой водки мне не надо… Я и так… Водка везде есть… а чтобы душа горела… выпить надо… А телогрейку… тоже надо… ее одеколоном немного… помочить… и будет как… в хороших людях. Я – что? Я – не хороший? Тогда плюй мне в рожу!.. Ну? Я – что? Не человек?!. Тогда бей… Бей, и все… Ебать всех в ррот в таком случае… Бей… жалеть не надо… Я все, что надо… А сто грамм – за советскую рроди-ну, за службу…

Стало жутко. Всплыли на поверхность скверные желания… Помутился рассудок…

Ровно в час ночи я выбросил ему четвертинку.

21 мая

Помню, как в тумане… Было жарко и хорошо… И когда вспоминаю, снова становится жарко…

А она даже и не заметила.

22 мая

– Зачем бьешь?! Это беззаконие!

– Никто и не бьет! Слепой, что ли?

– Э-э-эх, надрызгалась, старая ведьма, ее и сапогом не разбудишь!.. До чего же все-таки доходят…

– Добро бы мужик какой-нибудь, а то ведь женщина! старая! И откуда только такие берутся?!

– А ведь сидела еще, денег просила… Какие только дураки ей давали!

– И не стыдно ей, суке старой…

– Детей-то, наверно, нет… А то б постыдилась… этак-то…

– Да что ты ее, сынок, подымаешь-то – как?! За голову… да сапогом!.. Руками бы уж, что ли?

– Возьме-о-ошь такую руками! Поды-ымешь! Заблеванная вся…

– Как ведь скотина какая-нибудь… Да скотина-то чище… Люди-то хуже скотов стали!

– И не говори…

– Ляжет такая в сестиваль, так все дело и испортит… Позор да и только!

– Ну уж в фестиваль – так долго чикаться не будут… Это-то еще ничего, – видишь, как он ее удобно, – сапожком за живот и перевертывает…

– И чего пьют, спрашивается?.. Чего пьют?

– Какой ччерт там – «переживает»! Какого это ей хрена «переживать»? А если переживаешь, так переживай, как все культурные люди…

– Чем это она недовольна, интересно?! Надрызгалась – вот и все.

24 мая

Ну и пусть смеются… Я не вижу никакой разницы…

Это просто кажется, что они смеются; никто и не обращает внимания…

Когда-нибудь я буду поститься каждую пятницу… А теперь нельзя…

Теперь демобилизую терпение… Мне будут говорить, что я сумасшедший… И я зайду на полчаса…

Буду смотреть на фотографию мертвого и улыбаться… Что же здесь особенного, если умер годовалый ребенок… Это даже хорошо… Годовалые дети должны быть только на фотографиях… Если он воскреснет, придется смеяться… А мне смеяться не хочется…

Я лучше завтра нахохочусь…

А сегодня буду смотреть… И не буду говорить глупости о необъятном… Это незачем…

Это самое приятное – смотреть… Кто-то – кажется, Муравьев – говорил, что я меланхолик… Никогда не поверю…

Если бы это было просто половое влечение, я не был бы раздосадован…

Если даже гостеприимно распахивается кофточка, я не говорю глупостей… и не сумасшествие…

Не понимаю, почему все это тебя трогает… Ведь он уже и не придет… Наверное, и сейчас стоит на улице Красина… Ободранный… Просит денег…

На днях видел его…Стоял в пивной и ударялся головой о прилавок…

Это даже немножко смешно… Пошляк стал инвалидом – и перестал быть пошляком… Не нужно было выгонять его…

Да мне-то все равно… Да и он – не сегодня завтра издохнет… Я же знаю, что