Кавказский отчим. Девочка монстра - Ульяна Соболева

"Я буду ждать. Сколько потребуется — столько и буду ждать. Двадцать лет, тридцать, всю жизнь. Потому что ты — половина моей души."

"Напиши мне. Пожалуйста. Хотя бы одно слово. Чтобы я знала — ты жив, ты помнишь, ты не возненавидел меня окончательно."

"Твоя навсегда, Арина."

Дочитал и почувствовал, как по щекам текут слезы. Первый раз за многие годы плакал.

— Жена? — спросил начальник.

— Да, — соврал я. — Жена.

— Хорошие письма пишет. Видно, любит.

— Видно.

— Будешь отвечать?

— Не знаю.

Но знал. Конечно, буду отвечать. Потому что это письмо было как глоток воздуха утопающему.

"Она не предавала меня, — понял я. — Или играет мастерски. Но интуиция говорит — не предавала."

"А если не предавала, то кто?"

"И какая разница? Главное — она ждет. Моя девочка ждет."

В камере перечитывал письмо раз за разом. Запоминал каждое слово, каждую запятую.

— Хорошие новости? — спросил Петрович.

— Лучшие в жизни.

— Написала?

— Написала. Сказала, что будет ждать.

— Веришь?

— Хочу верить.

— Это разные вещи.

— Знаю. Но пока хватит и желания.

Ночью лежал и думал о том, что написать в ответ. Как объяснить ей свои сомнения? Как проверить, действительно ли она меня любит?

"А может, не проверять? Может, просто поверить?"

"Но что если ошибусь?"

"Тогда ошибешься. Зато умрешь с надеждой, а не в отчаянии."

Решил писать. Завтра же напишу. Не нежное письмо — проверочное.

"И если ответит правильно — поверю. Окончательно и бесповоротно."

"А если нет…"

"Если нет, то останется только одна дорога. В петлю."

Потому что жить двадцать лет с мыслью о том, что единственная любовь предала тебя, — это не жизнь. Это медленная агония.

А я не собираюсь агонизировать.

Либо надежда, либо смерть.

Третьего не дано.

"Философы говорят, что надежда умирает последней. Но они врут. Иногда надежда — это единственное, что мешает умереть первой."

"И сейчас моя надежда — в письме двадцатилетней девочки, которая клянется меня ждать."

"Верю ли я ей?"

"Пока нет. Но хочу верить."

"А это уже начало."

Глава 20

Письмо Камрана

Арина.

Получил твое письмо.

Ты пишешь, что не предавала меня. Может быть, так и есть. Может быть, нет. В тюрьме много времени думать, и мысли не самые светлые.

Федералы знали, где нас искать. Точно знали. Кто-то им помог. Пока что все указывает на тебя — у тебя единственной есть связи в Москве.

Не буду устраивать допрос и задавать идиотские вопросы. Если предала — твоя совесть. Если нет — время покажет.

Двадцать лет — долгий срок. Ты молодая. Жизнь у тебя впереди. Не трати ее на ожидание человека, который может и не вернуться.

Найди нормального мужика. Выходи замуж. Рожай детей. Живи, как положено женщине твоего возраста.

Про любовь забудь. Любовь — роскошь для свободных людей. А я теперь зек номер 47389.

Не жди меня. Не пиши больше. Считай, что Камрана Байрамова больше нет.

Есть только номер в списке заключенных.

К.

P.S. Если все-таки невиновна — прости. За подозрения. За боль. За то, что не смог тебя защитить.

Но это ничего не меняет. Дорога назад отрезана.

______

Говорят, что домой возвращаются с радостью. Врут. Иногда дом встречает тебя как могила — холодно, тесно и с запахом тлена.

Москва оказалась чужой. Словно я провела в горах не полгода, а половину жизни. Мегаполис давил бетонными плитами, душил выхлопными газами, оглушал бесконечным гулом машин. Каждый звук резал по нервам, каждый запах вызывал приступ тошноты.

Где горный воздух? Где тишина, нарушаемая только криком орлов?

Где он?

* * *

Первым делом я поехала к бабушкиной квартире. Той самой, которую Камран якобы продал. Сердце колотилось — а вдруг он не врал? Вдруг там действительно живут чужие люди?

Подъезд был знакомым до боли. Облупившиеся стены, запах кошачьей мочи, граффити на лифте. Всё как раньше. Как будто время остановилось.

Поднялась на третий этаж. Дверь квартиры выглядела так же — старая, деревянная, с потёртой краской. Я присела на корточки, приподняла коврик.

Ключ был на месте. Там же, где бабушка всегда его оставляла.

"Если квартиру продали, зачем здесь ключ?"

Вставила в замок, повернула. Дверь открылась.

Внутри пахло свежей краской и новой мебелью. Квартира была неузнаваемой — евроремонт, дорогая техника, современная мебель. Но планировка осталась той же. Та же прихожая, та же кухня, та же комната, где бабушка читала мне сказки.

— Девочка, ты чего тут? — раздался голос за спиной.

Обернулась. На пороге стояла соседка тётя Галя — пожилая женщина с добрыми глазами.

— Тётя Галя! Это я, Арина!

— Аринка?! — женщина всплеснула руками. — Господи, ты живая! А мы уж думали…

— Что думали?

— Да приходили тут люди, спрашивали про тебя. Говорили, что ты пропала. А потом другие приходили, делали ремонт. Я думала, квартиру продали.

— А её не продавали?

— Что ты, девочка! Кто же её продаст без хозяина? Ты же прописана здесь, наследница по завещанию бабушки.

Ноги подкосились. Я села прямо на пол в прихожей.

— То есть… квартира моя?

— Конечно твоя! Вот, кстати, тебе передавали документы. Месяца три назад приходил какой-то мужчина, оставил конверт. Сказал — отдать лично в руки Арине Соколовой.

Тётя Галя зашла к себе и вернулась с толстым конвертом.

— Держи. Я хранила, как зеницу ока.

Вскрыла дрожащими руками. Внутри были документы на квартиру — все оригиналы. Свидетельство о собственности на имя бабушки. Завещание, заверенное нотариусом: "Всё имущество завещаю внучке Арине Александровне Соколовой". И справка о том, что я — единственная наследница.

Квартира всегда была моей. Камран не продавал её. Он солгал мне.

Зачем?

Чтобы я чувствовала себя обязанной. Чтобы думала, что осталась без дома. Чтобы зависела только от него.

— Аринка, ты чего плачешь? — забеспокоилась тётя Галя.

— Ничего, тётя Галя. Просто… просто устала.

— Иди, отдыхай. А если что нужно — стучи. Я тут всегда.

Когда соседка ушла, я осталась одна в обновлённой квартире. Бродила по комнатам и пыталась понять — что я чувствую?

Злость? Обиду? Благодарность?

Он обманул меня насчёт продажи. Но сделал ремонт. Оставил документы. Позаботился о том, чтобы у меня был дом.

Даже ложь его была заботой. Странной, извращённой, но заботой.

В маминой комнате всё стояло так, как она оставила — косметика на туалетном столике, халат на кресле, тапочки у кровати. Камран не тронул её вещи. Знал, что они для меня святое.

Я села на мамину кровать и заплакала. От облегчения, от