Кавказский отчим. Девочка монстра - Ульяна Соболева

Петрович как-то спрашивает:

— Почему не читаешь?

— А зачем?

— Может, пишет что-то важное.

— Всё, что было важно, осталось за этими стенами.

Он кивает и больше не лезет. В тюрьме быстро учишься не совать нос в чужие дела.

Жизнь внутри — это другая реальность. Здесь свои законы, своя иерархия, свои правила выживания.

Первые две недели я держался особняком. Не лез в разборки, не высовывался. Но это длилось недолго.

На третьей неделе ко мне подошёл местный авторитет — Серёга "Бык". Качок с бычьей шеей и тупыми глазами. Сидит уже восемь лет, контролирует весь блок.

— Байрамов, да? Слышал, ты там на воле авторитетом был.

— Был.

— А здесь ты — никто. Понял?

— Я непонятливый!

— Тогда будешь работать на зону. Процент с посылок, если родня передаёт.

Я посмотрел ему в глаза и сказал спокойно:

— Нет.

— Что "нет"?

— Не буду работать на тебя. Иди нахуй.

Тишина повисла такая, что слышно было, как муха пролетела. Все в камере замерли.

Бык не ожидал отказа. Таким, как он, давно никто не говорит "нет".

— Ты охуел, чурка?

— Может, и охуел. Но на тебя работать не буду.

Он двинул мне в челюсть. Резко, без предупреждения. Кулак как молот. Я отлетел на нары, во рту хлынула кровь.

Так. Значит, драка.

Поднимаюсь, вытираю кровь с губ. Адреналин вбрасывается в кровь мощной волной. Тело напрягается, мышцы готовы к бою.

— Последний раз спрашиваю, — рычит Бык. — Будешь работать?

— Пошёл ты в жопу.

Он ломится на меня всем весом. Сто двадцать кило мышц и тупой ярости. Таранит, как настоящий бык.

Я уклоняюсь в сторону, подставляю ногу. Он летит вперёд, грохается об стену. Бетон — штука крепкая, но лоб крепче. Трещина, кровь хлещет из рассечения.

— Сука! — ревёт он и разворачивается.

Идёт на меня снова. На этот раз я не уклоняюсь. Принимаю удар в корпус, сам бью локтем в челюсть. Хруст. Возможно, сломал ему скулу.

Дерёмся молча. Только тяжёлое дыхание, удары, стоны. Камера превратилась в ринг. Остальные зеки молча наблюдают — ставят на исход.

Бык сильнее. Тяжелее. Но я быстрее. И злее. Во мне столько накопившейся ярости, что её хватит убить десятерых.

Ярость на Арину.

На федералов.

На весь этот гребаный мир.

Бью ему в печень. Раз, два, три. Короткие, точные удары. Он сгибается, хватается за бок. Я добавляю коленом в лицо. Хруст носа.

Он падает на пол, харкает кровью. Я стою над ним, тяжело дышу. Костяшки разбиты в кровь, рёбра ноют — получил пару хороших ударов.

— Ещё хочешь? — спрашиваю.

Он мотает головой. Признал поражение.

— Тогда запомни — я никому здесь не принадлежу. Ни тебе, ни зоне, ни кому-то ещё. Я отсиживаю свой срок и хочу, чтобы меня оставили в покое.

Поворачиваюсь к остальным:

— И это касается всех. Кто полезет ко мне — получит так же. Раздеру на хрен. Мне терять нечего!

После этого меня не трогают. Бык ходит с разбитой мордой неделю. Слава о драке расползлась по всему блоку. Теперь меня знают — Байрамов не лох, которого можно прогнуть.

Но уважение в тюрьме стоит дорого. Бык не простил мне унижения. Он ждал момента отомстить.

Этот момент пришёл через месяц.

Душевая. Я один, все остальные на прогулке. Мою голову, глаза закрыты от мыла. И тут чувствую — кто-то зашёл.

Открываю глаза. Бык. И с ним трое его корешей. Все с заточками.

— Думал, всё забудется? — усмехается он.

— Знал, что ты трусливая сука, — отвечаю спокойно. — Один на один не смог, теперь толпой пришёл.

— На зоне не бывает честных драк. Здесь бывают только победители и проигравшие.

Они окружают меня. Четверо против одного. Я голый, мокрый, без оружия. Шансов ноль.

Но сдохну, так сдохну стоя.

Первый лезет с заточкой в руке. Я хватаю его за запястье, выкручиваю, ломаю. Заточка падает на мокрый пол. Успеваю подобрать, когда второй уже на мне.

Бью заточкой в бок. Лезвие входит в мясо легко, как в масло. Он орёт, хватается за рану. Кровь течёт по плитке, смешивается с водой.

Третий бьёт меня сзади по почкам. Боль вспыхивает адская. Ноги подкашиваются, падаю на колени.

Бык подходит, целится заточкой в горло:

— Сейчас умрёшь, чурка.

И тут в душевую вваливается Петрович с ещё двумя зеками.

— Четверо на одного? Совсем охуели?

Завязывается общая драка. Кровь, крики, заточки блестят в мыльной пене. Я поднимаюсь, присоединяюсь к своим.

Петрович дерётся как зверь. Оказывается, не зря он восемь лет сидит — мужик умеет убивать. Одного из корешей Быка он режет по горлу так профессионально, что у меня мурашки.

Драка длится минуты три. Потом прибегают менты с дубинками, разнимают, волокут всех в карцер.

Карцер — это яма размером два на два метра. Бетонный пол, голые стены, параша в углу. Никакой койки. Спишь на полу. Кормят раз в день — баландой, от которой блюёшь.

Провожу там неделю. Семь дней в полной темноте и холоде. Думаю только об одном — как выжить.

Не думаю об Арине.

Не думаю о письмах.

Не думаю о том, виновата она или нет.

Думаю о том, как дожить до завтра.

После карцера возвращаюсь в камеру. Петрович уже там, с синяками и ссадинами.

— Спасибо, — говорю ему.

— За что?

— За то, что вступился.

— Да хрен с ним. Просто надоело смотреть, как Бык беспредел творит.

— Всё равно спасибо.

Он кивает. Теперь мы связаны кровью. В тюрьме это важнее любой клятвы.

Вечером достаю из ящика письма от Арины. Все десять штук. Или двадцать. Не помню уже.

Может, прочитать? Узнать, что она пишет? Но рука не поднимается вскрыть конверт. Потому что если прочитаю — снова начну чувствовать. А чувства в тюрьме — это слабость.

А слабых здесь не жалеют. Складываю письма обратно. Пусть лежат. Может, когда-нибудь прочитаю. Или не прочитаю. Какая разница? Она там, я здесь.

Между нами двадцать лет тюрьмы.

И никакие письма это не изменят.

Засыпаю с мыслью о том, что жизнь в тюрьме — это борьба за выживание. Каждый день — маленькая война. И в этой войне нет места любви. Есть только ярость, боль и желание дожить до завтра. Всё остальное — роскошь, которую я не могу себе позволить.

___________

Глава 23

На четвертом месяце заключения у меня появляется возможность позвонить. В тюрьме это роскошь — пятнадцать минут за триста рублей. Звоню Батразу, узнать, как дела на воле, не обнаглели ли федералы.

Разговариваем о делах, о деньгах, о