Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

– Сюда он не сунется, – Эркин сказал это очень спокойно и даже улыбнулся, только лежащий на колене кулак стиснут так, что посветлела натянутая на костяшках кожа. – Не посмеет.

– Да, – Женя перевела дыхание и кивнула. – Миссис Стоун так и пишет. Вот… – она быстро нашла нужное место и прочитала вслух по-английски: – «Уезжайте, Джен. Там Вы и близкие Вам люди будут в безопасности. Я желаю Вам счастья, Джен…» И вот ещё… Про тебя… «Рядом с Вами человек, на которого – я в этом уверена – Вы всегда можете положиться». Правда, хорошо?

Эркин настороженно кивнул.

– Да, но… Но откуда она знает про меня?

– А вот… «Я видела вас в Гатрингсе, в парке…» Ну, тут я чего-то не совсем поняла, какой-то центр, тут и медицина, и наука, всё вперемешку… неважно. Ага, вот. «Он любит Вас и девочку, и в искренности и силе его чувств Вы можете не сомневаться». А вот ещё… «К сожалению, Вас видел ещё один человек. Я пыталась уговорить его молчать», – читала Женя, – «но мои призывы не дошли до его сердца», – Женя быстро вскинула глаза на Эркина. – Эркин, ты догадываешься, о ком это?

– Да. Этот… как его, Рассел, так?

– Да.

– Выследил, значит, – у Эркина зло сошлись брови. – Упустил я его тогда. И потом…

Женя успокаивающим жестом положила ладонь на его сжатый кулак, и Эркин мгновенно нагнулся, прижался лбом к её руке. И замер так.

Кто-то шумно затоптался у двери, и Эркин сразу выпрямился. В приоткрытую дверь заглянула Ада.

– Я не помешала?

– Нет, что ты, – сразу ответила Женя, складывая письмо.

– Я стирать пойду, – Ада быстро собрала узел и ушла.

И так быстро, что Эркин даже не то, что встать, дёрнуться не успел, а её уже нет, и они опять одни. Женя улыбнулась. Её рука лежала на его кулаке. И Эркин рискнул. Медленно-медленно, плавно-плавно он поднял руку и прижал пальцы Жени к своим губам. Другой рукой Женя погладила его по голове, взъерошила ему волосы и снова пригладила. Глаза у Эркина влажно заблестели.

– Всё будет хорошо.

Он молча не поцеловал, а погладил губами её руку и отпустил. Женя смотрела на него и чувствовала, что сама сейчас заплачет, но, зная его реакцию, сдержалась. И не стала читать ему остальное. Пусть это останется с ней, ему это слышать незачем. И они молча, неподвижно сидели, глядя друг на друга. Женя улыбалась и видела, как он ответно улыбается, и пусть миссис Стоун ошибается, но написанное ею – истинная правда…

«…Вы отважная женщина, Джен, – Женя вспоминала прочитанное и словно слышала резкий голос миссис Стоун, – Вы решились не только полюбить, но и родить от любимого, и выйти замуж за истинного отца своего ребёнка. Да, я знаю, Джен, что физиология неумолима. Но я знаю, что такое истинная любовь и близость с любимым и любящим. И все эти безумные и бесчеловечные эксперименты по искусственному осеменению, исследования влияния обстоятельств и условий зачатия на развитие эмбриона, и… нет, я даже написать, даже молча вспомнить об этих изуверах-экспериментаторах и исследователях не могу, всё это ничтожно и незначимо перед любовью. Нет, Джен, истинный отец ребёнка – это тот, с кем женщина испытала… нет, кем она, а не её тело, была любима. Я не знаю, как Вы догадались прийти в этот Центр, где ставили эксперименты и проводили исследования, насилуя саму человеческую природу и сущность, коверкая и уродуя тела и души, в том числе и самих исследователей. И если это была месть, то я аплодирую Вам и Вашему избраннику. Я не знаю, ни как Вы попали туда, ни как Вам удалось спастись самой и спасти ребёнка, я этого не смогла, но Вы… Вы переиграли их, Джен, отомстили за себя и за меня тоже. И за всех других мужчин и женщин, прошедших через этот ад и оставшихся там. И за моего единственного. Его отобрали у меня, не дав даже посмотреть, даже коснуться. Зачатый „в порядке эксперимента“, он и дальше предназначался для экспериментов. Я не знаю его судьбы. Сейчас ему было бы семнадцать. Или ей? Даже этого мне не позволили узнать. Я не знаю, как вы сумели найти друг друга, Вы и Ваш любимый, и не хочу знать. Потому что даже сейчас даже случайная обмолвка может выдать помогавших Вам и ему. Я счастлива за Вас. А Вы… Вы будьте счастливы, Джен. Забудьте всё, что было, как страшный нелепый сон, и живите. И ничего не бойтесь. Помните, что когда наступит решающий час, Ваши сила и смелость придут к Вам…»

…Женя обсуждала с Эркином варианты их дальнейшей жизни. Он слушал, кивал, сам что-то говорил, но Жене это было неважно. Ну, в самом деле… Разве важно: где или как они будут жить? Важно, что будут и что жить.

Заворочалась Алиса. И Женя спохватилась, захлопотала. Надо её собрать, скоро ей на молоко. У Эркина пуговица на рубашке еле дышит, вот-вот оборвётся.

– Сейчас я прямо на тебе прихвачу. Отвернись только, а то уколю.

Вошла Ада с узлом чистого белья, таща за собой перемазанного Толяна. Женя, низко наклонившись и почти прижавшись лицом к шее Эркина, перекусила нитку.

– Ну, вот и всё.

Эркин встал и ловко протиснулся к двери.

– Э-эрик! – просияла улыбкой Алиса, садясь в кровати. – А на молоко ты меня поведёшь, да?

Женя сразу кивнула.

– Отведи её, Эркин. У меня дел выше головы.

– Хорошо, – согласился Эркин. – Я во дворе подожду.

– Да не мешаешь ты ничуть, – сразу сказала Ада, стаскивая с Толяна грязную рубашку. – И где ты её так уделал, горе моё?

Эркин натянул куртку, улыбнулся Алисе, сосредоточено расстёгивающей пижамку, и вышел.

После барака холодный воздух обжёг лицо и защекотал в носу. Эркин, стоя на крыльце, оглядел лагерную площадь, залитую уже по-зимнему неярким солнцем. Ну вот, письмо он отдал, и всё обошлось. И… и неужели Женя… не то, что забыла, нет, такое не забывается, но уже не так переживает из-за того… что и в мыслях называть страшно. Пропади он пропадом этот Джексонвилл. Здесь они в безопасности. А если эта сволочь белёсая, что Женю с Алисой искала, здесь и появится, то отделает он сволочугу как надо. Ни одна больница этой скотине уже не поможет.

Эркин не спеша спустился