Борьба Москвы за Прибалтику при Иване Грозном - Витольд Владиславович Новодворский

князья: Федор Иванович Лыков и Михайло Федорович Кашик, Юрий Иванович Аксаков, Василий Иванович Бобрищев-Пушкин, Василий Петрович Измайлов и Иван Васильевич Отяев[539]. Главным воеводой был Лыков. Не доверяя ему, равно как и другим воеводам, Иоанн прислал в крепость Василия Ивановича Воейкова наблюдать за ними[540].

День 28-го августа прошел в бездействии, так как в лагере Батория ожидали прибытия московских послов, которые действительно и явились.

Во главе посольства находились: князь Иван Иванович Сицкий-Ярославский, стольник и наместник нижегородский, думный дворянин Роман Михайлович Пивов и дьяк Фома Пантелеевич Дружина. Послы прибыли к границе Речи Посполитой 14-го августа, на речку Иватку[541]. Сюда навстречу им приехал посланный от оршанского старосты Филона Кмиты, которого Баторий за военные подвиги, совершенные в 1579 году, пожаловал титулом смоленского воеводы, давая обещание предоставить ему ту власть и почести, какими пользовались смоленские воеводы, с того момента, как только Смоленск будет опять во владении Речи Посполитой[542]. Ввиду этого понятно, почему лицо, посланное Кмитою, назвало его при встрече с московскими послами смоленским воеводой. Но этот титул показался им оскорбительным: «Филон затевает нелепость, – сказали они, – называя себя воеводой смоленским; он еще не тот Филон, который был у Александра Македонского; Смоленск вотчина государя нашего; у государя нашего Филонов много по острожным воротам»[543].

Прибыв в Сураж, они заявили, что не желают ехать дальше и просили провожатых, которые были присланы от имени Батория встречать их, чтобы они тащили их силой. На это заявление ответили им смехом и замечанием, что над ними не будет совершено никакого насилия, если поедут дальше, а если хотят возвратиться, то никто их не будет задерживать. Послы продолжали свое путешествие, заявляя, что делают это, принуждаемые к тому насилием[544]. Обстоятельства были таковы, что честь и достоинство их государя требовали, чтоб они возвратились назад, но они этого не сделали, а только постарались успокоить свою гордость формалистическим заявлением, что они поступают так вопреки своей воле, под давлением принуждения[545].

Посольство прибыло в лагерь Батория 28-го августа[546]. Король высылал ему навстречу брестского старосту Мелецкого, литовского стольника Зеновича, секретаря Агриппу и отряд войска в тысячу с лишком человек; но из сенаторов никто не ездил[547]. На следующий день[548] утром происходил прием посольства. Король посылал за ним брестского старосту с отрядом в 100 всадников. Главные послы, одетые в роскошные, усеянные жемчугом и драгоценными камнями одежды, с такими же дорогими шапками на голове, явились в королевский шатер в сопровождении свиты, численностью в 500 человек. Им пришлось ехать на конях между рядами пехоты, которая вся вытянулась в две шеренги перед королевским шатром[549].

Став перед королем, послы сняли шапки и поклонились, касаясь рукой земли, а потом перекрестились. Тогда выступил троцкий каштелян Христофор Радзивилл и сказал, обращаясь к королю, что послы желают поцеловать руку его королевского величества; это было разрешено сделать только главным послам, но свита их не была допущена к исполнению этой церемонии.

После этого послы отдали свою верительную грамоту, которую прочел литовский подскарбий. Баторий при имени московского государя не встал, шапки не снял и о здоровье государевом не спросил, как это было в обыкновении[550]. В свою очередь, и Иоанн продолжал оказывать Баторию свое прежнее к нему пренебрежение: он не называл его еще братом, как это было принято в пересылках между государями[551].

Когда от имени короля приказано было послам править посольство, они заявили, что их государь приказал им сделать это в Вильне, а потому пусть король возвратится туда и уведет свои войска из областей их государя, тогда они и посольство будут править. Послам было разрешено сесть. Затем литовской подканцлер заявил от имени короля, что исполнить желание послов невозможно, поэтому пусть они излагают поскорее свое дело и не теряют понапрасну времени. Послы стояли на своем. Тогда король через того же подканцлера сказал им, что их государь в последнем своем письме соглашался, чтобы король принял его послов в каком угодно месте. Но послы твердили одно и то же, что посольство они будут править только в Вильне. После этого король приказал сказать им так: вы приехали ни с чем, а потому и уедете ни с чем, а теперь отправляйтесь в назначенные вам шатры. Пристава отвели их туда, а король, посоветовавшись с сенаторами, приказал сказать послам, чтоб они готовились на следующий день в обратный путь; он надеялся подействовать этой угрозой на них, но ошибся в своем расчете[552].

Послы не отступили от своих требований и были задержаны умышленно королем до тех пор, пока крепость не будет взята. События, очевидцами которых они были, ничем их не могли порадовать: они принуждены были следить изо дня в день за поражениями своих соотечественников. Так тотчас же по своем прибытии к Баторию они должны были выслушать подобного рода печальное известие. Отряд литовцев в 200 человек, отправившись на фуражировку, наткнулся на московский отряд в 2000 человек, который остановился было отдыхать, так что воины и лошадей уже расседлали. Увидя, что враг не приготовлен к бою, литовцы ударили на него, обратили в бегство и преследовали на расстоянии целой мили; многие были убиты (говорили, 800 человек), некоторые утонули в реке Ловати, а 10 человек попали в плен. Из литовского отряда погиб только один и двадцать было ранено. Христофор Раздивилл отдал этих пленных королю еще до приема послов[553].

В тот же день Баторий приказал Замойскому расположиться на другом берегу Ловати, что было им и исполнено, но лагерь в этот день, за недостатком времени и ввиду трудности переправы через реку, не был устроен и начали только копать шанцы: Поляки, под командой Уровецкого с южной стороны, а Венгры, с Борнемиссой во главе – с западной. К отряду Замойского присоединился, по приказанию короля, и Карл Истван, оставив при королевских шатрах только 800 человек из венгерской пехоты[554]. Тогда же прибыла и артиллерия, состоявшая из 30 больших орудий, под прикрытием 1000 всадников и 2000 пехотинцев.

30-го августа Замойский приказал своему отряду устроить лагерь, окружить его, по польскому обычаю, телегами и окопать валом на расстоянии двух сажен от телег. Ширина вала внизу была аршина 3, вверху 2, а глубина рва, проведенного снаружи, в рост человека. Кроме того, солдаты занимались плетением шанцевых корзин. Заметив, что при шанцах остался только небольшой отряд неприятелей, осажденные сделали вылазку, напали на этот отряд и обратили его в бегство, причем захватили знамя, взяли в плен двух гайдуков и двух ранили. Замойский, разгневанный на знаменоносца за потерю знамени, хотел его казнить, но благодаря просьбам других пощадил и посадил его только на цепь, а пехоту, сторожившую шанцы, устранил и поставил на ее место другой отряд[555].

Работы по укреплению лагеря продолжались и ночью. Заметив, что вблизи замка находится пруд, в котором вода задерживается гатью, Баторий приказал уничтожить последнюю, чтобы осушить пруд и таким образом устранить преграду для штурма крепости[556]. Замойский поручил наблюдение за исполнением этого дела завихостскому каштеляну Петру Клочевскому. Но лишь только он явился сюда, как был убит выстрелом из крепости[557].

Весь следующий день происходили еще работы по укреплению лагеря. В стан Замойского было привезено 18 орудий, которые и были поставлены на определенных позициях. На рассвете 1-го сентября поляки и венгры начали обстреливать крепость. Замойский приказал оповестить солдат, что тому, кто зажжет укрепления замка, будет дана награда: чужеземцу четыреста талеров, поляку хорошее имение, если он шляхтич, и кроме того, шляхетское достоинство, если он не шляхтич[558].

Король, явившийся в стан Замойского посмотреть на осадные работы, заметил, что раскаленные ядра, бросаемые с целью поджечь крепостные стены, не могут проникнуть через толстый и свежий дерн, а потому посоветовал направлять выстрелы на те части укреплений, которые легче зажечь. Тогда венгры начали стрелять в бойницы и вскоре зажгли их[559]; поощряемые королем, они