Коллеги. Звездный билет - Василий Павлович Аксенов

быть, нисколько, но, так или иначе, его будничные движения подействовали на Зеленина. До чего же странное существо человек! Каких-нибудь шестьдесят лет назад только самым дерзким мечтателям приходила идея взлететь в воздух с помощью мотора. Дед этого пилота, вероятно, сидел на арбе, цукал волов и так же вот почесывался. А внук его, может быть, почесываясь, будет высматривать посадочную площадку на Луне.

Двадцатый век! Сидим внутри вибрирующей железяки, под ногами пустота, а попробуй кому-нибудь сказать о невероятности происходящего – засмеют.

Через двадцать минут, когда уже утихли Дашины восторги и улеглось зеленинское возбуждение, пилот громко сказал:

– Вот, между прочим, эта хата.

Зеленин взглянул вниз и увидел маленькое светлое пятно огорода и двускатную крышу. Он с сомнением посмотрел на пилота.

– Сядете тут?

– Даже не знаю. Снег глубокий и деревья, чего доброго, винт поломаю, – сказал пилот. – Что ж, надо попробовать.

В кинохронике Зеленин видел, как спускались из вертолета по веревочной лестнице. У него даже захватило дух от восторга.

– Может быть, мы по веревочной лестнице спустимся?

Теперь уже пилот взглянул на него с сомнением:

– А девушка как же?

– Подумаешь! – воскликнула Даша. – Я тоже смогу.

– Ну, валяйте! – Пилот повеселел и пошел на снижение.

Вертолет повис метрах в двадцати над землей. Казалось, можно дотронуться до верхушек елей. Открыли дверцу. Тугой морозный воздух ударил в лицо. Пилот, встав на колени, пошарил на дне и выбросил за борт лестницу. Стараясь не смотреть вниз, Зеленин завязал тесемки малахая и протянул руку пилоту:

– Ну, пока. Спасибо, товарищ.

– Чего там. Счастливо.

«Абсолютно не страшно», – думал Зеленин, болтаясь в воздухе и щупая ногой пустоту.

Последняя ступенька плясала метрах в пяти над землей. Он разжал руки и сразу же врезался по грудь в снег.

Могучий рокот и свист над лесом. Зеленин поднял голову. Сверху бесформенным кулечком быстро катилась Даша. Она упала чуть ли не на шею Зеленину. Оба весело забарахтались в снегу. Отменное приключение!

Лешка Максимов просто окочурился бы от зависти.

– Ну, – сказал Зеленин, – что же, поползем теперь до дома?

– Смотрите, – толкнула его Даша, – вон жена лесника.

От дома, ожесточенно махая лопатой, двигалась к ним темная фигура.

Ночью в лесу

– Ну вот, пока все, – сказал Зеленин, стягивая шелк на последнем шве. – Утром в больницу, там проведем второй этап.

– Жить-то будет кормилец? – глухо спросила из угла женщина.

Зеленин вздрогнул и посмотрел на нее. Сколько извечного, даже первобытного было в этом простом слове «кормилец»! Видно, и сейчас, в век вертолетов и пенициллина, во всех без исключения женщинах живет древний страх перед потерей мужчины, кормильца, водителя малого человеческого отряда – семьи.

Не важно, кто он – банковский служащий, судья по футболу или охотник-лесник.

Зеленин смотрел на женщину и молчал. Она подошла ближе к столу, на котором лежал ее муж.

– Будет жить! – убежденно воскликнула Даша.

Они перенесли тяжеленное тело лесника со стола и уложили его на кровати в соседней комнате.

Лесничиха собрала ужин. Громадная сковорода с жареным мясом, графин настойки, банка консервированного компота. Аппетит волчий. Даша и Зеленин набросились на еду.

Они ели и вели себя, как люди, довольные своим трудом, прожитым днем, и друг другом, и всем миром. С набитыми ртами они переглядывались и вспоминали, как прыгали с вертолета в сугроб. Лесничиха, подпершись, смотрела на них.

– Дай вам Бог счастья! – вдруг сказала она.

Даша быстро взглянула на Александра и покраснела. Зеленин только спустя минуту понял особый смысл сказанной лесничихой фразы. Женщина, видя их смущение, смутилась сама.

– Ндравится медвежатинка-то? – спросила она.

Зеленин поперхнулся.

– Как?! – воскликнул он. – Так это… Может быть, это тот самый? – Он неловко поежился от своей мрачной шутки.

– Он самый и есть, – вздохнула лесничиха. – Виктор Петрович его ножом закончил.

После ужина Зеленин сел на кушетку, закурил и стал наблюдать, как ходят в длинной клетке взволнованные куры. Ему было чертовски приятно. Он наслаждался простотой и ясностью этой ночи.

Хороший труд, хорошая еда, хорошая усталость и сигарета.

Вошла Даша.

– Александр Дмитриевич, я ввела ему камфару. Сейчас лягу спать.

– Даша, – сказал он.

– Что?

Она стояла перед ним золотистая, румяная и пушистая, с переброшенной на грудь косой. Коса была настолько толстой, что ее переплетения напомнили Зеленину булку халу. В колеблющемся свете керосиновой лампы лицо девушки казалось совсем детским.

– Может быть, вы посидите со мной?

Она подошла и села рядом на кушетку. Как все просто и прекрасно в жизни: лететь на вертолетах, оперировать людей, пить настойку, любоваться красивыми девушками! Целовать красивых девушек. Даша резко встала и посмотрела исподлобья. Повернулась, ушла.

Зеленин подошел вплотную к окну. Искрился снег, искрилось небо. Вот лес – это действительно мрак, это ночь. Лес кругом. По лесу бродят волки, медведи, охотники. Люди дерутся с дикими зверями. Потом кто-нибудь кого-нибудь ест. А кто-нибудь стонет один в лесу. Но в небе летят вертолеты. Летят на помощь врачи и сестры, хорошие друзья, понимающие друг друга.

Эта ночь, наполненная жизнью. Такие ночи не забываются.

Они остаются в памяти и освещают прошлое, как фонари.

Хочется спать.

Глава VIII

Иди, иди…

С окончанием навигации открылись новые пути – пешеходные тропинки, проложенные по льду. В солнечный день на такой тропе радостно и чуть-чуть страшновато. Такого блеска ты не видел никогда. Вокруг ослепительно-серебряный снег, ослепительно-золотое солнце, ослепительно-голубое небо. Но вот ты ступаешь там, где работал ветер. Скользишь по матовому стеклу, под которым угрожающая глубина, какие-то смутные очертания. Скользишь, подавляешь тревогу и радуешься, что ты на поверхности, в солнечном мире, что тебе хочется петь, что каждый зимний день приближает весну. Зато ночью и в непогоду, в слепящем снежном потоке кажется, что все черти морского дна, вся нечисть выбралась из коряг и студенистого ила, воет и поджидает твой неверный шаг. Замечаешь, как мало стало огней, как пустынны причалы; глядя на застывшие портальные краны, понимаешь древнюю печаль ящеров в ледниковый период. Ты одинок в центре бешеной снежной спирали. Зачем тебе куда-то идти, качаясь и скользя, зачем тебе о чем-то мечтать, зачем гнать тоску? Разве есть в мире что-то, кроме тебя и метели? Разве существуют друзья, теплый свет из окон, телефон, говорящий голосом любимой, и сама любимая? Разве есть в мире столовые, пароходы, библиотеки и операционные, книги и фильмы, вино и волейбольные мячи, телевизоры, песни, весна, счастье? Есть только холод, тоска и вой. Зачем же ты идешь? Звери сворачиваются в клубок, скулят, и слабо защищаются, и готовятся