Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии - Александр Сатомский

в месяце Тебефе, в седьмой год его царствования. И полюбил царь Есфирь более всех жен, и она приобрело его благоволение и благорасположение более всех девиц; и он возложил царский венец на голову ее и сделал ее царицею но место Астинь. И сделал царь большой пир для всех князей своих и для служащих при нем — пир роди Есфири, и сделал льготу областям и роздал дары с царственною щедростью (Есф. 2:16–18).

Столь прекрасна оказалась воспитанница Мардохея, что царь остановил на ней свой выбор, не встречаясь с остальными претендентками, предпочел ее всем подопечным Гегая и Шаазгаза — девицам и наложницам. И ведь царь был весьма привередлив — выбор невесты тянулся четыре года: в третий год царствования произошел инцидент с Вашти, а в брак с Есфирью он вступает в седьмой год в месяц тевет (от вавилонского тебету «потопление»[12]), приходящийся на декабрь-январь.

Пир в честь этого события по самой своей сути отличается от первого торжества, описанного в книге. Первый был пиром превозношения и гордости — царь желал удивить богатством, здесь же праздник мира и милости — он отсылает дары и уменьшает налоги, благодетельствуя другим. Что это, как не благотворное влияние новой супруги?

И когда во второй раз собраны были девицы, и Мардохей сидел у ворот царских… (Есф. 2:19).

Возможно, девиц собрали, чтобы распустить по домам тех, кто так и не попал на встречу с царем («Йосеф леках», см. Свиток Эстер, 87), возможно — наоборот, после свадебных торжеств гарем продолжил пополняться обычным образом. Подобную практику — существование гарема при одной или нескольких официальных женах, дети которых становились наследниками престола, — мы видим не только у языческих правителей, но и у находящихся в той же культурной парадигме царей Израиля, например у Давида (см. 2 Цар. 16: 20–23) и Соломона (см. 3 Цар 11:1–3).

Есфирь все еще не сказывала о родстве своем и о народе своем, как приказал ей Мардохей; а слово Мардохея Есфирь выполняла и теперь так же, как тогда, когда была у него на воспитании (Есф. 2: 20).

Несмотря на исключительное возвышение, Есфирь продолжает являть свое послушание воспитателю, бывшему ей вместо отца.

В это время, как Мардохей сидел у ворот царских, два царских евнуха, Гавафа и Фарра, оберегавшие порог, озлобились [за то, что предпочтен был Мардохей] и замышляли наложить руку на царя Артаксеркса. Узнав о том, Мардохей сообщил царице Есфири, а Есфирь сказала царю от имени Мардохея. Дело было исследовано и найдено верным, и их обоих повесили на дереве. И было вписано о благодеянии Мардохея в книгу дневных записей у царя (Есф. 2: 21–23).

Еще одна история, указывающая на то, что Бог чаще действует в мире не через громы и молнии, но в «веянии тихого ветра» (3 Цар. 19: 12). И здесь также видна параллель с Иосифом Прекрасным. Оказав благодеяние виночерпию фараона, Иосиф надеется на помощь от него (см. Быт. 40: 5–23), но приходит она по особому благоволению Божию: виночерпий вышел из темницы, забыл об Иосифе, и лишь сон, посланный от Бога фараону, и поиск толкователя напомнили вельможе об узнике-еврее (см. Быт. 41: 1–14). Здесь же Мардохей спасает царя от заговора его ближайших сановников — стражей порога царских покоев, постельничих, как мы назвали бы их в нашей традиции, а воздаяние он получит через прямое действие Божие.

Глава 3

После сего возвеличил царь Артаксеркс Амана, сына Амадафа, Вугеянина, и вознес его, и поставил седалище его выше всех князей, которые у него (Есф. 3:1).

Это последнее введение к готовой разразиться драме — автор вводит в повествование главного антагониста, Амана. Одна из нормативных фигур злодея в иудейской традиции, Аман — антисемит до антисемитизма. Его имя, равно как и имя отца — Амадаф, Хаммедат, имеют иранское происхождение. Вугеянин Синодального перевода звучит на иврите как хаагаги. Народа «агагов» библейское повествование не знает, но знает древнего врага Израиля — царя амаликитян Агага, которого вопреки воле Бога сохранил живым царь Саул и предал смерти пророк Самуил (см. 1 Цар. 15: 1–33). Исходя из этой параллели, множество иудейских толкователей видят в Амане потомка Агага, а исходя из происхождения и имен предков, считают Мардохея и Есфирь потомками царя Саула; в этих праведниках и нечестивце должна закончиться история Саула и Агага — на этот раз амаликитянин не будет пощажен (Исх. 17:14). Замечу, что установить такого рода взаимосвязь между героями Книги Есфири и Первой Книги Царств на основании их достаточно кратких родословий и гипотез филологического характера доподлинно невозможно, поэтому предположение иудейских толкователей лишь один из вариантов экзегезы данного отрывка. Вугеянин, «Агагеянин» действительно может указывать на связь Амана с амаликитянами вообще, но не обязательно с их царским домом, а происхождение Мардохея и Есфирь от сынов Вениамина указывает в самом общем смысле на духовную связь с домом Саула, так как упомянутый в их родстве Киш никак не соотносится ни с Кишем, отцом Саула, ни с одним из далее перечисленных родственников.

…И все служащие при царе, которые были у царских ворот, кланялись и падали ниц пред Амоном, ибо так приказал царь. А Мардохей не кланялся и не падал ниц (Есф. 3:2).

Еще одно доказательство придворного статуса Мардохея: у царских ворот собираются служащие при царе, и он один из них.

Желая почтить ближайших сановников, цари могли не только осыпать их дарами и наделять еще большей властью, но и передавать им некую часть царских почестей, как, например, фараон Иосифу: И снял фараон перстень свой с руки своей и надел его на руку Иосифа; одел его в виссонные одежды, возложил золотую цепь на шею ему; велел везти его на второй из своих колесниц и провозглашать пред ним: преклоняйтесь! И поставил его над всею землею Египетскою (Быт. 41: 42–43).

И говорили служащие при царе, которые у царских ворот, Мардохею: зачем ты преступаешь повеление царское? (Есф. 3: 3).

Кажется, что Мардохей поступает столь показательно из гордости или же, как считают иудейские комментаторы (Таргум; Йосеф леках; Эстер раба, 7:8), из природной ненависти иудея к амаликитянину. Но, может быть, здесь есть и культурно-религиозный мотив. Персы поклонялись правителям или кому-то из великих не как человеку, они считали, что каждого сопровождает по жизни его дух-хранитель, называемый «фраваши»[13], и воздавали поклонение некоей духовной сущности. Глубоко погрузившийся в персидский контекст