Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии - Александр Сатомский

Есфирь Гафаху и послала его сказать Мардохею: все служащие при царе и народы в областях царских знают, что всякому, и мужчине и женщине, кто войдет к царю во внутренний двор, не быв позван, один суд — смерть; только тот, к кому прострет царь свой золотой скипетр, останется жив. А я не звана к царю вот уже тридцать дней (Есф. 4:10–11).

И при столь однозначно поданных фактах воспитанница Мардохея совершенно не готова к каким-либо решительным действиям и демонстрирует всем нам знакомый общечеловеческий подход — готовность оказать помощь, если это не опасно и не слишком трудозатратно. Так мы регулярно подаем попрошайкам у храма мелочь, но не утруждаем себя бросить им хотя бы пару уточняющих фраз, чтобы как минимум понять для себя — подаю я милостыню, или поддерживаю беззаконную эксплуатацию человека человеком, или же, как максимум — попытаться войти в обстоятельства просящего и помочь ему с поиском ночлежки и оформлением документов, например.

Так и Есфирь — будь она вхожа к царю, конечно, потрудилась бы над разрешением этой ужасной ситуации, но, увы, такой возможности нет.

И пересказали Мардохею слова Есфири. И сказал Мардохей в ответ Есфири: не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех Иудеев. Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придет для Иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете. И кто знает, не для такого ли времени ты и достигло достоинство царского? (Есф. 4:12–14).

В этом отрывке — главный психологический и богословский пик повествования. Его можно сравнить с обращением Моисея у Неопалимой купины или падением Савла от явления ему нестерпимого Света на Дамасской дороге. Здесь голосом Бога становится не ангел в купине, не трубный звук с Синайской горы и не слово со властью из уст воскресшего Сына Человеческого. Бог говорит устами растерянного, напуганного престарелого родственника, обращающего в заоблачную высь царских палат к стремительно вознесшейся и отдалившейся воспитаннице слова суда и обличения, вызов принять правду и поступить по правде: не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех иудеев!

Главное послание: Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придет… из другого места — казалось бы, проходная фраза. Но, не побоюсь пафоса, вся современность, своевременность и значимость книги — в понимании этого фрагмента. «Другое место» есть не что иное, как эвфемизм, скрывающий Всемогущего Бога, как бы сознательно выведенного за границы этой маленькой и предельно человеческой истории. Это прекрасно считывается — ведь не Мардохею и Есфири посвящен веселый Пурим, не они — хозяева жребиев, а Тот, Кто рукою крепкою и мышцею высокою (см. Пс. 135: 12) в свое время вывел беглеца Израиля от всесильного фараона, из дома рабства, Бог Яхве, Сущий.

Ведь Господь и в Исходе так отвечает на деперсонализированный вопль Израиля — он даже не назван там молитвой. Израиль просто кричит и стенает (Исх. 2: 23), но Бог — Отец сирот и судья вдов (Пс. 67: 6) — отвечает на всякий вопль отчаяния и боли, пусть и не обращенный к Нему напрямую. И Он точно добьется своих целей — об этом красноречиво свидетельствует история десяти казней египетских. Но Бог действует через человека, желая, чтобы люди были соучастниками улучшения мира, стали иконой — образом Бога в творении. Потому Моисей — друг Божий (см. Исх. 33:11) и Павел — Его избранный сосуд (см. Деян. 9: 15), что они ответили на призыв Бога, приняли деятельное участие в его замысле, помогли даровать миру Его свободу. Но отношения на то и отношения, что в них можно действовать свободно, и если Бог всегда верен (см. Рим. 3: 4), то человек не всегда. Пример — древний пророк Валаам, сын Пеоров (см. Числ. 22–24).

Выбор, перед которым Мардохей ставит Есфирь, — это выбор, перед которым нас часто в жизни ставит Бог, не через ангела с неба, а через ближнего. И так же, если мы ничего не предпримем, ситуация разрешится, но без нас, и окажется, что, сберегая свою душу, мы погубили ее (см. Мф. 16: 25), не став согражданами святым и своими Богу, не принеся никакой прибыли от врученного нам таланта, который, как знать, может быть, и был нам дан Богом именно для этого свершения — кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?

И сказала Есфирь в ответ Мардохею: пойди, собери всех Иудеев, находящихся в Сузах, и поститесь ради меня, и не ешьте и не пейте три дня, ни днем, ни ночью, и я с служанками моими буду также поститься и потом пойду к царю, хотя это против закона, и если погибнуть — погибну И пошел Мардохей и сделал, как приказала ему Есфирь (Есф. 4:15–17).

Ответ колебавшейся, сомневавшейся, отстранявшейся от проблем своего народа Гадассы-Есфири — «да!».

Глава 5

Но третий день Есфирь оделось по-царски. И стало оно на внутреннем дворе царского дома, перед домом царя; царь же сидел тогда но царском престоле своем, в царском доме, прямо против входа в дом. Когда царь увидел царицу Есфирь, стоящую но дворе, оно нашло милость в глазах его. И простер царь к Есфири золотой скипетр, который был в руке его, и подошло Есфирь и коснулось конца скипетра. И сказал ей царь: что тебе, царица Есфирь, и кокая просьба твоя? Доже до полуцарства будет дано тебе (Есф. 5:1–3).

Сравнивая текст книги в масоретской Библии и в Септуагинте, нельзя не заметить, что отмеченная выше анонимность Бога предельно смущала древних читателей. Переводчик III века до Р. X. был не готов оставить текст в таком виде, а раз уж любой перевод — интерпретация, то почему бы и не сделать ее более развернутой, избавив читателя от сомнений… Так что, открывая греческий перевод Семидесяти, мы вступаем в поле интерпретирования — Бог подразумеваемый становится здесь Богом явным. Если основной текст молчит о молитвах, то перевод 4-й главы предлагает читателю пространную молитву Мардохея, а 5-я глава начинается с ремарки о том, что царица три дня молится, прежде чем пойти к царю. Но, как мы уже говорили, в традиционной версии текста содержится хоть и более проблемное, но честное богословие, источник больше доверяет читателю, чем его перевод (который, однако, вполне созвучен с таргумами, в этом месте также указывающими на молитву Есфири и неоднозачную первую реакцию царя, о которой умалчивает