Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

легко понять по тому, что наши субъективные ощущения, чувства и восприятия можно исследовать из объективной перспективы других. Лишь то, что нечто субъективно, не значит, что его нельзя объективно познать. Но из объективной, например, естественно-научной перспективы нельзя полностью объяснить нашу субъективность. Хотя Шелдон Купер из популярного сериала «Теория Большого взрыва» и пытается постоянно это сделать, его неудачи, прежде всего, показывают, что здесь дело в знании людей, эмпатии и жизненном опыте, которые никак нельзя заменить чисто естественно-научной или психологической перспективой. Ведь мы не сможем стать и оставаться ученым и психологом, если мы одновременно не будем обогащать свое знание людей, эмпатию и жизненный опыт. Такие дисциплины, как психология и социология, существуют лишь на основе знания людей и жизненного опыта, не передаваемого в научных исследованиях.

Лишь то, что нечто субъективно, не значит, что оно не истинно или не является фактом. Субъективность является частью действительности наравне с объективностью.

Выразим эту мысль немного точнее, чтобы лучше постичь сущность универсальных ценностей. Некоторые истины говорят об обстоятельствах, которые почти не имеют дела с человеческим духом (нашим сознанием [Bewusstsein], мышлением и восприятием). Масса физических частиц, Большой взрыв, фундаментальные силы природы и многое другое, по всей видимости, не зависят от того, что есть мы. Мышление, которое имеет дело с такими истинами, можно охарактеризовать как максимально объективное. Максимальная объективность, таким образом, относится к полностью независящим от людей фактам и процессам, прежде всего в нечеловеческой природе.

Другие истины, напротив, полностью субъективны. Так, на противоположном краю спектра находится максимальная субъективность, которая состоит в том, что мы в моменте ощущаем что-то эфемерное, например, колющую боль, или видим во сне цветные пятна, ни разу об этом потом не вспоминая. Многие теоретики сознания (Bewusstseinstheoretiker) считают, что наша духовная жизнь содержит базовый слой, состоящий из ощущений, испытываемых нами непосредственно и лишь в моменте. Этот базовый слой называют феноменальным сознанием (Bewusstsein).

Американский философ Шэрон Хьюитт Роулетт написала чудесную книгу, название которой выражает ее главный тезис: «Чувство ценности. Основа морального реализма в феноменальном сознании» (Bewusstsein)[120]. Ее основную мысль легко сформулировать и понять: когда мы озвучиваем моральные высказывания и утверждаем, что нечто является морально надлежащим или запретным, мы всегда учитываем, что относительно нас чувствуют другие (включая иных живых существ) и мы сами ввиду какого-то действия. Чувства необходимы для этики, они играют решающую роль в моральном оценивании вариантов действий.

Это видно по тому, что есть решающая разница между тем, чтобы наступить на японского робопса и на щенка мальтийской болонки. Если наступить на робопса, ему не будет больно, тогда как, наступив на щенка, мы доставим ему боль, что морально запрещено. Поэтому морально допустимо наступить на робопса, но морально неприемлемо плохо обращаться с щенком мальтийской болонки. Возможно, это задевает чувства хозяина робопса, что имеет моральное значение, но ни в коем случае не чувства самого робопса, так как у него их нет. В отличие от робопса щенку мальтийской болонки мы должны оказывать прямое моральное внимание, так как он является живым существом, не лишенным чувств.

В прошлом на схожем основании была развита этика сострадания (прежде всего Артуром Шопенгауэром), которая считает наше сострадание основой морали. Но, как показывает Роулетт, этого недостаточно, ведь дело не только в том, чтобы развивать сочувствие к другим страдающим созданиям. Этика имеет место не только в негативных областях жизни, но и в условиях радости, любви и наслаждения. Этика не аскетична, она служит не только самодисциплине по сокращению насилия, как считал мрачно-пессимистичный Шопенгауэр; напротив, в целом, она гедонистична, то есть стремится к опыту счастья. Этика радости существует точно так же, как этика страдания, этика любви — как и этика гнева. Если кто-то делает себе или другим что-то хорошее, речь идет не только о сокращении горя на нашей планете, но и о преумножении радости. Если, идя по центру города, мы улыбаемся людям, с которыми встречаемся взглядом, то мы улучшаем свое собственное самочувствие, а равно и самочувствие других. Тогда мы делаем нечто хорошее, что, конечно же, не является безусловно надлежащим. Не существует абсолютного требования, которое предписывает улыбаться всем пешеходам. Тем не менее мы увеличиваем совокупное счастье общества, стараясь доставлять радость себе и другим.

В этом минимальном смысле позитивное отношение к другим людям является надлежащим. Ведь тьма нашего времени отчасти заключается в том, что насущные моральные проблемы в совокупности предстают безнадежно неразрешимыми, даже если они, по счастью, таковыми и не являются. Климатический кризис, истощающий высшие формы жизни на нашей планете, соревнование систем либерального демократического правового государства с авторитарными режимами, вплоть до диктаторских, и неконтролируемый глобальный капитализм не исчезнут в одночасье. Мы ежедневно чувствуем себя бессильными перед этими проблемами особенно потому, что мы просто не знаем, с чего начать. Если мы больше не покупаем полиэтиленовые пакеты в супермаркете и на общественных началах помогаем заботиться о детях беженцев, но летом летим на Карибы и носим дизайнерскую одежду, общий моральный баланс нашего поведения скорее негативный. Индивидуально мы уже не понимаем, что мы должны делать, чтобы пополнить свой моральный «кармический счет»: хотя мы в общем знаем, что мы должны делать, мы оказываемся структурно бессильны при осуществлении нашей доброй воли.

Чтобы преодолеть эту дилемму, Роулетт предлагает использовать этику ближе к самим себе, в эмоциональных основах нашей повседневной жизни. Здесь она может сослаться на античную традицию этики, в центре которой стояло понятие счастья, эвдемонии. Нам следует пытаться в целом исходить в своих действиях из того, как чувствуют себя другие и мы сами. На этой основе Роулетт отстаивает гедонизм (др. — греч. hedone — «удовольствие», «радость»), то есть идею, что в этике речь идет о чувстве удовольствия и неудовольствия. Если бы Роулетт была права, моральные высказывания касались бы действий, оцениваемых в первую очередь в связи с балансом удовольствия. Предметом этики тогда были бы максимально субъективные факты. К сожалению, этот план работает не полностью. Ведь не всякая радость морально достойна, и не всякое испытываемое несчастье заслуживает морального внимания. Гнать на «порше» по автобану приятнее, чем на «приусе», венский шницель вкусный, но для него был убит теленок. Когда жестокий диктатор радуется тому, что он успешно пытает своих подданных, это причиняет моральный вред человечеству. И многие из наших позитивно переживаемых чувств — к примеру, чувства родины и принадлежности к чему-то — в конечном счете всегда являются в том числе и выражением неприемлемых систем дискриминации, которые не кажутся нам таковыми, так как мы привыкли к ним.