Муссолини. История одного диктатора - Альдо Каззулло

Беспредел, впрочем, не ограничивался политикой, затрагивая все слои социума.

Без разрешения режима итальянцы не могли выехать за границу и даже переехать в другой город. Католицизм должен был стать «единственной религией государства» – согласно Конкордату 1929 года[167]. Конечно, это было записано еще в Альбертинском статуте, но до правления дуче Италия была светским, если не антиклерикальным, государством!

Если в город собирается прибыть какой-нибудь фашистский иерарх и тем более сам Муссолини, милиция получает списки тех, кого следует заблаговременно арестовать. Многие получают розовые приглашения на речь дуче – лично на Пьяцца-Венеция или перед микрофонами, которые распространяют голос диктатора в городах Италии. Игнацио Силоне[168] рассказывает о «„крестьянах“ Марсики, переименованных в „селян“», которых сквадристы доставляют в пункты сбора грузовиками: «Когда Муссолини начал говорить, группа солдат закричала громко, ритмично и страстно: „Ду-че, ду-че, ду-че!“ Толпа присоединилась к крику. Никто никого не слышал. Два слога истинно экзорцистского призыва буквально потеряли смысл. Наконец находящиеся ближе всего к радио сделали знак. Передача закончилась».

Дуче создает свой собственный миф. Он шахтер, молотильщик, раздетый по пояс, летчик, всадник, теннисист, моряк, дробильщик в каменоломне. Однажды в Предаппио Бенито отбирает молот у друга детства: «Дай-ка мне, Пипон» и разбивает валун. Маршал карабинеров, арестовавший его в Форли, раскаивается и приносит дуче в подарок булаву, которой избил его во времена революционных симпатий.

Рождаются Романо и Анна-Мария Муссолини, и вся семья наконец воссоединяется в Риме. Муссолини живут в великолепной резиденции – на вилле Торлония, щедро сданной им в аренду за одну лиру в год. Бенито и Ракеле после многих лет разлуки продолжают спать в разных апартаментах. Муссолини предпочитает обедать один. По вечерам дуче иногда надевает фрак и идет в оперу, в ложу № 11, где периодически откидывает голову и погружается в спокойный сон.

Даже в час триумфа диктатор сохраняет мрачный взгляд и угрожающий тон речей. В седьмую годовщину марша на Рим дуче выступает с балкона Пьяцца-Венеция. Муссолини бурно сожалеет, что «не поставил своих противников к стенке в октябре 1922 года». Впрочем, всегда есть возможность сделать это позже, хотя бы и теперь, намекает Бенито: «Это оружие, скорее всего, нравилось вам и раньше. Думаю, вы меня поняли».

Толпа кричит: «Дубинка!» Муссолини отвечает: «Ну да. Она слегка запылилась, но пыль можно и стряхнуть!» Тем более что уже достаточно винтовок, с помощью которых можно и нужно «всадить свинец фашистской революции в спину предателям Родины».

Курт Зукерт[169], теперь называющий себя Курцио Малапарте, больше не критикует дуче. Наоборот, он посвящает ему стихи:

Хлеб дай насущный нашим ртам, Дай вдохновения нашим мечтам, Грозный источник дерзаний безумных, Подвигов славных, смелости юной! Солнце восходит, петух поет, Дуче[170] во славе своей грядет!

На Малапарте обращает внимание пресса.

Выступая с речью в августе того же года, дуче кричит: «Итальянцы! Гордитесь тем, что живете во времена Муссолини!»

На самом деле жизнь в фашистской Италии состоит в основном из преследований и понуканий. Рабочий день увеличен с восьми часов до девяти. С другой стороны, в субботу после обеда работы нет. Однако никто не смеет пропустить «фашистскую субботу». Сапоги, черная рубашка, одежда из грубого сукна. Муштра, политические занятия, гимнастические упражнения… В каком-то смысле режим заботится о здоровье как простых итальянцев, так и иерархов. Новый секретарь партии Акилле Стараче заставляет их прыгать через огонь, соревноваться в плавании и беге.

«Дуче, Стараче придурок», – сетует реабилитированный Арпинати. «Знаю, но он послушный придурок», – равнодушно отвечает Бенито Муссолини. Первое решение свежеиспеченного секретаря: слово «дуче» в газетах должно писаться с заглавной буквы. 12 декабря 1931 года Муссолини созывает лидеров режима в Палаццо-Венеция. Видя, что все собрались, Стараче просит тишины и предлагает генеральную репетицию, чтобы встретить дуче «действительно красиво». Иерархи усмехаются, но Стараче не понимает иронии и спокойно объясняет: «Как только дуче войдет, секретарь партии сделает четыре шага ему навстречу, остановится, посмотрит внимательно на дуче и, держа руку вытянутой, громко скажет: „Салют, с прибытием, дуче!“ Остальные присутствующие ответят: „К нам!“ Потом все торжественно исполнят гимн „Молодость“». Губернатор Рима Франческо Бонкомпаньи-Людовизи, рафинированный аристократ, шепчет: «Да он и трех месяцев не просидит». Спикер палаты Джованни Джуриати, лучше знающий Муссолини, отвечает также шепотом: «Сомневаюсь. Лет десять». Прогноз Джуриати сбудется почти в точности: Стараче продолжит руководить партией до октября 1939 года.

Дуче трезвенник. Его раздражают не только алкоголики, но и просто любители иногда выпить. Конечно, Муссолини – образованный человек, он хорошо знает, что «ферментированные жидкости пьют с доисторических времен» и полностью отнять вино у итальянцев было бы слишком даже для фашизма, но дуче радуется, когда по его приказу закрывают 25 тысяч таверн, «источников губительного счастья». Когда Германия подавит героическое польское Сопротивление, Муссолини припишет поражение алкоголю: поляки «алкоголики»; «я рекомендую итальянцам пить только чистую воду».

Дуче ничего не упускает из виду. Из Зала «Глобус»[171] он следит за городской полицией и жалуется, что они болтают вместо того, чтобы регулировать движение. Однажды утром Бенито Муссолини видит, что на местах никого нет. Он посылает за комиссаром. Испуганный, тот утверждает, что римляне уже научились переходить дорогу и можно снизить бдительность. Муссолини хватает его за руку, тащит к окну и указывает на площадь: «Вранье! Смотрите сами! Они не способны правильно ходить! Они идут прямо под машины!»

В школе фашизма

Дуче вновь пытается создать нового итальянца. Нового итальянца – фашиста.

Новый итальянец обязан ходить прямо, всегда в напряжении, взгляд вперед, живот втянут, голова чуть откинута назад. Но прежде всего новый итальянец должен думать как Бенито Муссолини.

От школы требуется полное подчинение фашистской идеологии. Дуче открыто говорит об этом: «То, что произошло в октябре 1922 года, – не просто смена политического режима, а глубокая политическая, моральная, социальная революция». Все должно измениться: «Правительство требует, чтобы школа не просто не была враждебной фашизму, но всецело ему симпатизировала. Непозволительно даже быть равнодушной перед лицом фашизма. Школе во всех классах, всеми методами преподавания следует обучать итальянскую молодежь пониманию фашизма, обновлению себя и своей жизни в исторической обстановке, созданной фашистской революцией».

Свинцовый, насильственный, конформистский общественный климат сочетается с неотменяемыми цензурой, насилием и бессовестными репрессиями. Полностью исключены все формы распространения идей: прессе затыкают рты, партии подавляются, ассоциации запрещены. Место информации занимает пропаганда. По большей части она часто груба и даже гротескна. Порой она предвосхищает наше