Артистка - Владимир Моисеевич Гурвич

— Вот значит как, сидеть в больнице с этим Маркины могла, а на то, чтобы хотя бы сообщить мужу, где находится его жена, желания у тебя не было. — Эрик замолчал, я же не без испуга ждала, что последует дальше. — Вот что, моя дражайшая супруга, выбирай: либо наша семья, либо этот твой Миркин. Больше терпеть твои посиделки с ним я не намерен. А сейчас иду спать голодным.

Эрик встал и с гордым видом вышел из гостиной, где проходил этот разговор. У меня же сжалось сердце; если раньше я чувствовала, как что-то идет не так, то теперь сомнений в этом больше не было.

24

Эрик выполнил свою угрозу. Когда я пришла в театр, то первым делом обратила внимание на то, что возле доски объявлений толпится народ. При виде меня он мгновенно испарился, словно я представляла для этих людей большую угрозу. Например, заразить их проказой.

Я подошла к доске. На ней висел всего один приказ, зато какой! В нем было написано о том, что в связи с нарушением трудовой дисциплине моя роль в новой пьесе отдается актрисе Людмиле Касаткиной, а мне — ее роль. И внизу, как и положено, подпись — главный режиссер театра Эрик Неронов.

Сказать, что я была ошарашена, это ничего не сказать. Даже не могу найти подходящее слово, несмотря на то, что знаю их великое множество, чтобы адекватно отобразить мои чувства в тот момент. Пожалуй, более всего подходит: «унижение». Мне была известна прежняя роль Касаткиной — всего один выход и одна фраза.

Наверное, в последний раз я чувствовала такую же по силе растерянность, когда узнала об изменах Ильи. Я тогда тоже не представляла, как поступить и что делать. Это потом я решила уйти от него, а в ту секунду просто ничего не могла сообразить. Примерно в таком же состоянии я была и сейчас.

Машинально я побрела в свое гримерную. Открыла дверь — и меня аж всю передернуло — в комнате сидела Касаткина. Хотя, что в этом удивительного, она же теперь тоже занимает эту уборную.

Я села на свое место и посмотрела в зеркало — на меня смотрела ужасно выглядевшая, растерянная дама. Невольно я отвернулась и случайно встретилась взглядом с Людмилой — он весь был пронизан самым откровенным злорадством.

Я вдруг почувствовала злость.

— Рада? — спросила я.

— Даже не представляешь, насколько рада, — не стала скрывать своих чувств моя недоброжелательница. — Кончилось твое времечко. Вот увидишь, это только начало.

— И какой, по-твоему, конец?

— Тебя не будет в театре, скоро из него уйдешь.

— И не собираюсь.

— Тебе тут просто будет нечего делать. Даже не представляешь, как жду я этого момента.

Как ни странно, но мне вдруг стало даже интересно.

— Объясни, почему ты так меня ненавидишь. Если разобраться, я тебе ничего плохого не сделала. Было время, когда даже пыталась помогать. Но ты не захотела.

— Ненавижу, потому что ты считаешь себя выше других. Поэтому и твою помощь не приняла. Ты же хотела этим доказать свое превосходства надо мной.

— Это всего лишь твои фантазии. Я видела твои недостатки, как актрисы, и хотела помочь тебе их исправить. Кстати, ты не сделала этого до сих пор.

— Это ты считаешь, что у меня есть недостатки. А, на самом деле, я ничем не хуже тебя. Твое высокомерие меня всегда бесило. Но теперь с этим покончено. Могу тебе сообщить, что все радуются твоему позору. Я не слышала ни от кого, кто бы сожалел.

— И Михайловский?

На несколько мгновений Касаткина замолчала.

— Михайловский не в счет, он просто спившийся мудак.

— Он лучший актер театра, — горячо возразила я.

В ответ я услышала хриплый смех Касаткиной.

— Скажи еще, что вы оба — лучшие актеры. Ой, смешно! Кстати, ходят слухи, что твой так называемый муж собирается уволить его.

— Этого не может быть.

— Посмотрим, ждать осталось недолго. А пока извини, надо готовиться к спектаклю.

Готовиться к спектаклю надо было не только Касаткиной, но и мне. Но мои мысли совершенно неожиданно потекли по другому руслу. Если Эрик действительно решил расстаться с Михайловским, значит, он окончательно спятил.

Я направилась в кабинет своего гражданского мужа, хотя теперь я уже была не до конца уверена, что он им еще является. По лицу Эрика я поняла, что он не рад моему появлению. Он даже не пытался сделать вид, что не испытывает этих чувств.

— Я не собираюсь обсуждать с тобой мой приказ, — произнес Эрик, не дожидаясь, когда я начну говорить. — Ты сама, своим поведением вынудила меня его издать.

— Я пришла совсем не по этому поводу, — сказала я.

— Да? — удивился Эрик. — А по какому?

— До меня дошли слухи, что ты намерен уволить Михайловского.

— Я думаю об этом, — не стал скрывать Эрик.

— Этого нельзя делать.

— Это еще почему? Тогда стены театра рухнут?

— В каком-то смысле, да. Он квинтэссенция коллектива. Без него наш театр окончательно превратится в любительский кружок.

— Вот значит, какого ты мнения о нашем театре. Это тебе твой Миркин внушил?

— Неважно кто, важно другое. Михайловский притягивает к себе зрителей, он поднимает уровень любого спектакля только одним своим участием в нем.

Эрик посмотрел на меня, как врач на больную, которую уже нельзя вылечить.

— Он запойный алкоголик, я знаю случаи, когда он выходил на сцену не совсем трезвым.

— Наверное. Но, насколько мне известно, то было раньше, сейчас он не пьет. По крайней мере, перед спектаклем.

— Знаешь, Марта, я с какого-то момента вообще перестал тебя понимать. На кой черт тебе сдался этот Михайловский. Даже если я его сейчас не уволю, он вскоре он уйдет по состоянию здоровья. Он болен.

Об его болезни я ничего не знала.

— Это не меняет дела, — сказала я. — Если он не сможет больше работать, это одно, а уволить — совсем другое. Увольнение Михайловского подведет черту под нашим театром. Мы упадем и уже не поднимемся. Не делай этого.

— Это все, что ты хотела мне сказать?

— Да.

— Большое спасибо. Я непременно обдумываю твои слова. — В голосе Эрика прозвучала не скрываемая ирония. — Больше я тебя не задерживаю. Скоро спектакль, тебе надо готовиться.

— Не беспокойся, я буду готова.

— Увы, не могу не беспокоиться, твое умонастроение внушает мне тревогу. Мы еще поговорим на эту тему.

Я вышла из кабинета. Ко мне вдруг пришла мысль: а что я