«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

«Граждане! Если я посмотрю на вас – вы смеяться не будете?.. А?..»

Странно, почему все молчат… Думают, наверное, что я и в самом деле мертвый, а просто из себя строю этакого… разговорчивого… Как будто это очень мне интересно – откидывать перед ними коленца да потешать их…

«Граждане! А я все-таки открою! И глядеть на вас буду!.. Вам это даже интересно будет. Мертвый, а глядит… Хи-хи… В платочки будете фыркать. А потом пойдете и будете всем рассказывать: „Мертвый…а глядит…“»

Ну, а теперь они и подавно будут говорить, что я умер: открыл глаза, а ничего не вижу. Совсем не так, как в темноте. Если в темноте приглядеться, так сначала увидишь просто контуры… А потом и самые лица разглядишь… Узнаешь тех, кого видел раньше… Моргнешь им или лягнешь ногой… А ведь здесь не только контуров – самой темноты… Самой темноты не видно.

Бывает, что человек проснулся, открыл глаза – а не видит… Но ведь это во сне так бывает… А ведь я и не думаю спать. Я же знаю, что на меня смотрят…

«Граждане! А что, если я на другой бок повернусь?.. И вообще – буду поворачиваться, песни революционные петь, кричать буду?.. Вы ведь тогда отвернетесь?.. Да?»

Смеются… Это они, наверное, над «революционными песнями» смеются… Зря я это сказал… Мне даже самому неловко. Нужно им было что-нибудь поумнее сказать, чтобы подумали: «Умный, а ведь в гробу лежит. Стало быть, умер».

А ведь это очень трудно. Лежать в гробу, чувствовать, что ты ослеп, – и умное говорить. Это очень трудно.

«Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего!.. Граждане! Вы не думайте, что я верую в бородатого бога! Бог всюду сущий и единый!..»

Вот, мол, какой я умненький.

«А все, что я говорил до сих пор, – вы тому не верьте. Все по незнанию, по недомыслию… Потому что непривычно мне здесь… В воздухе как будто кухонный запах. И смотрят все. Смотрят, а не говорят ничего. Страшно…»

Да мне и действительно страшно.

«Граждане! Если среди вас есть хоть один слепой – он поймет меня. Я ужасно люблю слепых! Я еще в детстве хотел, чтобы все были слепые, чтобы у всех были сомкнутые веки… А если у кого-нибудь глазное яблоко раздвинет веки, так это считать злокачественной опухолью, помочь ему…»

Фу, какую я глупость сказал!..

Я даже чувствую, что начинаю краснеть. Странная у меня привычка! Когда я начинаю краснеть, то краснею все больше и больше. И уже никакой хладнокровностию себя остановить не умею…

Хоть бы покрыли чем… А то ведь могут подумать: «Притворщик; мертвые не краснеют». Ну, хоть бы саваном, что ли…

«Граждане! Вы бы уж покрыли меня, а то ведь я покраснел… так вы увидеть можете».

А под саваном и чихать позволяется.

«Так уж лучше не видеть меня… Со святыми упоко-о-ой…»

7 июня

«Матерь Божия!»

«Девственница Мария!»

«Богородица пресвятая!»

«Заступница-матушка!»

Триумвиров не нужно!

Ниспошли то, что ниспосылала!

Убавь еще немного!

8 июня

Если вас оттесняют на исхоженный тротуар, держитесь правой стороны.

Если вы просветляетесь в мыслях – засоряйте свой разум.

Если вы чувствуете непреодолимую симпатию к находящейся в пределах земного вещи, уничтожьте ее.

Если это деньги – сожгите их.

Если это человек – толкните его под трамвай.

Если это дама – привяжите ее к стене и вбейте ей клин.

Убедите себя, что отвращение – самое естественное отношение к предмету и что на поверхности вашей планеты не должно быть ничего, к чему бы вы чувствовали влечение.

Убедите себя, что гораздо благороднее – мыслить представлениями об уже несуществующем.

Если же стечение обстоятельств отрекомендуется вам Роковым для вас самих и вынудит вас покинуть земное, – уходите спокойно, с ясностью во взоре и в мыслях.

Уходя, гасите свет.

9 июня

Наверное, завтра меня свезут в сумасшедший дом…

Все равно она ласковая… И у нее красивая грудь… Пшеницына тоже была такая… Обломову нравились локти… Он всегда смотрел на нее… Это помогает…

10 июня

«Э-э-эх, Венька, Венька! Хоть мне и горько признаться, а я в тебя потерял всякую веру.

В марте я просто-таки тобой восторгался, ожидал, что из тебя получится чуть ли не великий человек… В апреле как-то равнодушно к тебе относился, но все-таки надежды не терял…

А теперь… вообще махнул на тебя рукой… Гиблый ты человек, конченый…

Я думал, ты бросишь пить, а оказалось наоборот… Ты еще больше пьешь… Да и обстановка здесь дикая, на тебя влияет… Ты же здесь просто задыхаешься, Венька!

И зачем только ты от нас ушел… Вспомни-ка, как было все хорошо… весело… Тебе, наверное, сейчас кажется, что ты выбился куда-то в сторону и остановился на месте, а все остальные живут… им по-прежнему хорошо…

А ты все катишься вниз. Не знаю, когда же будет предел.

Э-э-эх, Венька, Венька! Сколько раз я тебе говорил, еще и в прошлом году: – опомнись, Венька, опомнись! – ты все смеялся.

А теперь уже поздно».

Валерий С. 10/VI–57 г.

Дневник

11 июня – 16 ноября 1957 г

V

(Окончание) записки психопата

11 июня

Меня похоронили на Ваганьковском кладбище.

И теперь я тщетно пытаюсь припомнить мелодию похоронного марша, которая проводила меня в землю.

Иногда мне кажется, будто марша и не было и сопровождавшие гроб двигались неохотно, поминутно оборачивались, словно ожидали, что откуда-то сзади с минуты на минуту раздадутся рыдающие оркестровые звуки…

И, не дождавшись, отступали, расходились…

Я был слишком мертв, чтобы выражать к этому отношение. Отчего-то думалось, что равнодушие к удаляющемуся гробу было следствием тягостной, непрекращающейся тишины.

До сих пор всем им движение времени представлялось как движение вечных, сменяющих друг друга мелодий.

А теперь…

Тишина словно оглушила сопровождавших. И самому мне казалось, будто гроб остановился вместе с временем.

Остановился и тяжестью всеобщей пустоты «захватил» мне дыхание…

Стало душно…

А сверху на крышку гроба что-то падало… сыпалось через щель между досками… не нарушая тишины…

Я словно чувствовал шуршание песка и ритмические удары по кровле моего последнего приюта. И – может быть, это была просто фантазия оглушенного человека, – но скупые и однообразные звуки преображались для меня в дивную мелодию.

Может, те, что стояли наверху, не слышали ее, хотя сами и извлекали ее из тишины… но для человека, у которого каждое психологическое состояние сопровождалось и выражалось внутренней музыкой, любое нарушение душной тишины может казаться музыкальным аккордом… тем более что тишина для него вечна…

И у него даже отнята способность вспоминать, хотя воспоминания должны были бы стать единственным его уделом…

Несправедливость эта меня не тревожила.

Я напрягал свои чувства, вслушивался, словно бы я и не потерял способности вслушиваться во что-нибудь, кроме своей глухоты…

Я знал, что это не стук и не шелест песка… а самая удивительная из всех мелодий – тишина…

Но я уже ничего не слышал.

12 июня

1. Ерофеева Анна, Ерофеев Василий, Ерофеева Нина, Гущина Тамара, Ерофеев Юрий, Ерофеев Борис, Тимофеев Петр, Ванюгина Катерина, Сикорский Виктор, Варзин Александр, Смыченко Владимир, Харчук Анатолий, Симонов Афанасий, Федотов Николай, Кули-баба Иван, Варзова Александра, Елисеева Анна, Елисеева Мария, Бучина Анна, Свиридов Виктор, Сухоруков Геннадий, Шиляев Геннадий, Горчаков Петр, Горчаков Владимир, Селиверстова Анна, Горбов Виктор, Щербакова Дарья, Водовозов Игорь, Павлов Николай, Балуков Владимир, Ерофеев Венедикт.

2. Быкова Валентина, Белоусова Людмила, Ворошнина Лидия, Глинка Виктор, Дремин Юрий, Егорова Евгения, Захарова Валентина, Иванова Изольда, Киселева Лора, Краснова Нина, Коновалова Валентина, Литовченко Галина, Литовченко Светлана, Миронова Валентина, Морозова Валентина, Носкова Антонина, Орлова Лидия, Панасова Валентина, Рассадин Владимир, Новикова Юлия, Кавезин Юрий, Станкевич Станислав, Смирнова Нина, Свищева Валентина, Турунина Валентина, Федоров Юрий, Фомин Геннадий, Ерофеев Венедикт.

3. Юрий Романеев, Юрий Новиков, Виктор Дерягин, Сергей Мягченков, Валерий Савельев, Джульетта Остаева, Антонина Музыкантова, Владимир Курников, Владимир